Livejournal восстание в литве 1941. Первые дни второй мировой войны в литве и создание временного правительства литвы. «Защита не отдельных стран, а обеспечение безопасности Европы»

По Договору о передаче Литовской Республике города Вильно и Виленской области между Советским Союзом и Литвой от 10 октября 1939 года часть Виленского края и Вильно были переданы Литовской Республике.
27 октября 1939 года в Вильно вошли части литовской армии, а 28 октября церемония встречи литовских войск была проведена официально.

Бойцы РККА и литовской армии.

После того, как Литовская республика была присоединена к СССР, 17 августа 1940 г. из частей бывшей литовской армии был сформирован 29-й литовский территориальный стрелковый корпус (Raudonosios darbininkų ir valstiečių armijos 29-asis teritorinis šaulių korpusas), 179-я и 184-я стрелковые дивизии. Всего солдатами и офицерами Красной Армии стало 16 000 литовцев.

На основании данной директивы Командующий округа издал приказ № 0010 от 27 августа 1940 года, где за пунктом 10 было указано:

"Оставить личному составу стрелковых территориальных корпусов форму одежды, существующую в Народных армиях, сняв погоны и введя знаки различия начальствующего состава Красной Армии".
Таким образом, у солдат и офицеров сохранялась форма довоенной литовской армии - только вместо погонов были введены петлицы РККА, шевроны и другие знаки различия, принятые в тот период в Красной армии.

Капитан Иероним Сабаляускас. Слева с литовскими знаками различия, а справа уже с советскими.

Лейтенант Брониус Пупинис, 1940 г.

Лейтенант Миколас Орбакас. На пуговицах мундира довоенный герб Литвы "Витис", а на воротнике советские петлицы.

Литовский капитан нашил петлицы РККА.

Литовский лейтенант РККА.

Литовцы принимают присягу.

Офицеры 29-го литовского корпуса.

Слава Сталину! Литовцы славят Вождя. 1940 г.

Литовские генералы РККА.

С началом вторжения германских войск на территорию СССР 22 июня 1941 г. в 29-м Литовском территориальном стрелковом корпусе РККА начались убийства командиров (не литовцев) и массовое дезертирство.
26 июня советские войска были вытеснены германскими войсками с территории Литвы. Из 16 000 военнослужащих 29-го Литовского территориального стрелкового корпуса с частями Красной армии отступили только 2000 человек. К 17 июля 1941 г. остатки корпуса отошли к Великим Лукам. 23 сентября 1941 г. 29-й Литовский территориальный стрелковый корпус был расформирован.

Июнь 1941 г.

Встреча немецких войск.

Литва. г. Вильно. Июль 1941

Литовская милиция Ковно июль 1941 года.

Каунас, Литва, июнь-июль 1941. Литовские полицейские конвоируют евреев в Седьмой форт, служивший местом массовых убийств.

На начало августа 1941 г. в Литве находились группы советских подпольщиков общей численностью в 36 человек под командованием Альбертаса Слапшиса (AlbertasSlapšys). В том же месяце на Шауляйской нефтебазе подпольщики выпустили 11 000 тонн горючих и смазочных материалов в реку Вийолку.

5 сентября под Каунасом советские партизаны атаковали и сожгли склад с продовольствием. В том же месяце все подпольщики были арестованы или убиты.

Казненные партизаны. Вильнюс. Осень 1941 г.

А органы ГБ НКВД расстреляли заключенных в Паневежисе.

Немцы начали формировать подразделения из литовцев.

Из литовских националистических формирований было создано 22 стрелковых батальонов самообороны (номера с 1-го по 15-й с 251-го по 257-й), т. н. "шутцманшафтбатальоны" или "Шума", каждый численностью 500-600 человек.

Общая численность военнослужащих этих формирований достигала 13 тысяч, из них 250 были офицерами. В районе Каунаса все литовские полицейские группы Климайтиса были объединены в батальон "Каунас" в составе 7 рот.

Летом 1944 года, по инициативе двух литовских офицеров, Ятулиса и Чесны, из остатков литовских батальонов вермахта была сформирована "Армия обороны отечества" (Tevynes Apsaugos Rinktine), которой командовал немец, полковник вермахта и кавалер Рыцарского креста с бриллиантами Георг Мадер.
Туда же собрали и литовских полицаев (шума), "отметившихся" в Вильно, где они уничтожали литовских евреев, поляков и русских в Понарах, сжигавших деревни в Белоруссии, Украине и России. В этом подразделении служил и президент современной Литвы В. Адамкус.

Штандартенфюрер СС Егер докладывал в своем отчете от 1 декабря 1941 г.: "Литовскими партизанами и оперкомандами айнзатцгруппы А было уничтожено с 2 июля 1941 г. 99 804 еврея и коммуниста..."

Литовские полицейские в засаде.

Литовский шуцманшафт был вооружен трофейным советским стрелковым оружием. Униформа представляла собой смесь элементов литовской армейской и немецкой полицейской униформы.
Присутствовала также униформа вермахта. Как и в других национальных частях, использовался нарукавный желто-зелено-красный щиток-нашивка с сочетанием цветов национального флага Литвы. Иногда щиток имел в своей верхней части надпись "Lietuva".

Литовские батальоны принимали участие в карательных акциях на территории Литвы, Белоруссии и Украины, в расстрелах евреев Верхние Панеряй, в расстрелах в IX каунасском форте, где от руки гестапо и их подсобников погибло 80 тысяч евреев, в VI форте (35 тысяч жертв), в VII форте (8 тысяч жертв).
Литовские националисты (отряд под руководством Климайтиса) в течение первого каунасского погрома, в ночь на 26 июня, уничтожили более чем 1500 евреев.

2-й литовский батальон "Шумы" под командованием майора Антанаса Импулявичюса был организован в 1941 году в г. Каунасе и дислоцировался в его пригороде - Шенцах.
6 октября 1941 года в 5 часов утра батальон в составе 23 офицеров и 464 рядовых отбыл из Каунаса в Белоруссию в район Минска, Борисова и Слуцка для борьбы с советскими партизанами. С прибытием в Минск батальон перешёл в подчинение 11-го полицейского резервного батальона майора Лехтгаллера.
В Минске батальон уничтожил около девяти тысяч советских военнопленных, в Слуцке пять тысяч евреев. В марте 1942 года батальон выбыл в Польшу и его личный состав использовался в качестве охраны концлагеря Майданек.
В июле 1942 г. 2-й литовский охранный батальон участвовал в депортации евреев из Варшавского гетто в лагеря смерти.

Литовские полицейские из 2-го батальона Schuma ведут на казнь белорусских партизан. Минск, 26 октября 1941 г.

В августе-октябре 1942 года литовские батальоны располагались на территории Украины: 3-й - в Молодечно, 4-й - в Сталине, 7-й - в Виннице, 11-й - в Коростене, 16-й - в Днепропетровске, 254-й - в Полтаве, а 255-й - в Могилеве (Белоруссия).
В феврале-марте 1943 года 2-й литовский батальон участвовал в проведении крупной антипартизанской акции "Зимнее волшебство" в Белоруссии, взаимодействуя с несколькими латышскими и 50-м украинским шуцманшафтбатальонами.
Помимо уничтожения деревень, подозреваемых в поддержке партизан, производились расстрелы евреев. 3-й литовский батальон принимал участие в антипартизанской операции "Болотная лихорадка "Юго-Запад", проводившейся в Барановичском, Березовском, Ивацевичском, Слонимском и Ляховичском районах в тесном взаимодействии с 24-м латышским батальоном.

Солдаты 13-ого литовского батальона который дислоцировался в Ленинградской области.

Солдаты 256-ого литовского баталиона около озера Ильмень.

26 ноября 1942 г. по постановлению Государственного комитета обороны СССР был создан Литовский штаб партизанского движения во главе со Антанасом Снечкусом ((Antanas Sniečkus).

Партизанки отряда "Смерть оккупантам" Сара Гинайте-Рубинсон / Sara Ginaite (Rubinson) (1924 г.рожд.) и Ида Виленчук (Пиловник) / Ida Vilenchuk (Pilovnik) (1924 г.рожд.)
Партизанский отряд "Смерть оккупантам" принимал участие в освобождении Вильнюса, действуя в юго-восточной части города.

К 1 апреля 1943 г. на территории генерального округа "Литва" (Generalkommissariat Litauen) действовали 29 советских партизанских отрядов общей численностью в 199 человек. Личный состав отрядов состоял почти полностью из евреев, бежавших в леса (прежде всего в Рудницкую пущу) из гетто и концентрационных лагерей.
Среди командиров еврейских партизанских отрядов выделялись своей активностью Генрих Ошерович Зиманас и Абба Ковнер (Abba Kovner). К лету 1944 г. в еврейских партизанских отрядах находилось до 700 человек.

Абба Ковнер

Партизанский патруль. Вильнюс, 1944 г.

18 декабря 1941 г. по просьбе ЦК КП(б) Литвы и правительства Литовской ССР Государственный комитет обороны СССР постановил начать формирование 16-й Литовской стрелковой дивизии (16-oji Lietuviškoji šaulių divizija).
К 1 января 1943 г. 16-я Литовская стрелковая дивизия насчитывала 10 250 солдат и офицеров (литовцев - 36,3%, русских - 29%, евреев - 29%). 21 февраля 1943 г. 16-я Литовская стрелковая дивизия впервые вступила в бои у Алексеевки в 50 км от города Орел. Ее атаки не имели успеха, дивизия понесла большие потери и 22 марта была отведена в тыл.

Пулеметчица 16-й Литовской стрелковой дивизии Е. Сергеевайте в бою под Невелем. 1943 г.

С 5 июля по 11 августа 1943 г. 16-я Литовская стрелковая дивизия приняла участие в оборонительных, а затем наступательных боях Курской битвы, где понесла большие потери (4000 убитых и раненых) и была отведена в тыл.
В ноябре 1943 г. 16-я Литовская стрелковая дивизия, несмотря на большие потери (3000 убитых и раненых), отразила наступление германских войск южнее Невеля.

Красноармейцы из 16-й литовской дивизии, июль 1944-го.

В декабре 1943 г дивизия в составе 1-го Прибалтийского фронта участвовала в освобождении города Городок. Весной 1944 г. 16-я Литовская стрелковая дивизия вела боив Беларуси, под Полоцком. 13 июля 1944 г. советские войска, в числе которых находилась литовская дивизия, освободили Вильнюс.

Расчет Максима пересекает улицу Вильнюса.

Немецкие солдаты сдаются в плен в Вильнюсе.

С августа 1944 г. с территории Литвы начался призыв в Красную армию. Всего за август 1944 г. - апрель 1945 г. было призвано 108 378 человек.
В связи с этим число литовцев в 16-й Литовской стрелковой дивизии выросло с 32,2% на 1 июля 1944 г. до 68,4% по состоянию на 27 апреля 1945 г. В сентябре - октябре 1944 г. 16-я Литовская стрелковая дивизия отличилась в боях под Клайпедой, за что в январе 1945 г. получила название "Клайпедской".

1-й секретарь ЦК КП(б) Литвы Антанас Снечкус (слева) среди бойцов 16-й Литовской стрелковой дивизии. Клайпеда, 28 января 1945 г.

Феликс Рафаилович Балтушис-Жемайтис генерал-майор, бригадный генерал Литовской народной армии, преподаватель Военной академии им. Фрунзе и Академии Генштаба, кандидат военных наук, доцент, в 1945-47 гг. руководитель курсов усовершенствования высшего командного состава Советской Армии.

Генерал-лейтенант литовец Vincas Vitkauskas.

В Литве появились "лесные братья" или как их называли местные просто "лесные".

До 1947 года Армия Свободы Литвы была фактически регулярной армией - с штабом и единым командованием. Многочисленные подразделения этой армии в 1944-1947 гг. часто вступали в открытые и окопные бои, используя ею созданные в лесах укрепрайоны, с регулярными частями РККА, НКВД и МГБ.
По архивным данным, всего в литовском партизанском сопротивлении советскому строю, за годы послевоенной партизанской войны в 1944-1969 г., в Литве участвовало около 100 тыс. человек.

По советским данным, "лесные братья" в Литве уничтожили более 25 тыс. человек. В основном это были литовцы, которых убили за сотрудничество (реальное или мнимое) с советской властью вместе с семьями, близкими, порой с малолетнимим детьми. По словам Миндаугаса Поцюса, "Если коммунисты партизан демонизировали, то сегодня они, можно сказать, ангелизируются".

Весомый удар по подполью был нанесен в 1949 году в результате особенно массовой депортации т. н. кулаков. Тогда была выбита социальная основа из-под партизанского движения. После этой точки 1949 года оно идёт на спад.

Убитых "лесных братьев" фотографировали с оружием для предъявления судебным органам. 1945 г.

Фактический конец массовому сопротивлению положила амнистия 1955 года, но отдельные литовские партизанские отряды продержались до 1960 г., а отдельные вооружённые партизаны - и до 1969 г., когда погиб в бою со спецгруппой КГБ последний известный литовский партизан Костас Люберскис-Жвайнис (1913-1969).
Ещё один легендарный партизан Стасис Гуйга - "Тарзанас" (боец отряда Григониса-Пабяржиса, дружины Тигра, округа Витаутаса). Он умер от болезни в 1986 году, в деревне Чинчикай Швенченского района, у Онуте Чинчикайте. Всего в партизанском подполье он пробыл 33 года, с 1952 г.

Значки, эмблемы и шевроны Литовской освободительной армии.

А Литва шла по пути социализма.

Советская Литва. Клайпеда и Неринга. Советские цветные фото: http://www.kettik.kz/?p=16520

Латвия и Литва: от советской "заграницы" до задворок Евросоюза: http://ria.ru/analytics/20110112/320694370.html

Главные события разворачивались во Львове - историческом центре Галиции. Бои в городе начались в первые же дни войны. Вот как описывает события 24 июня комиссар 8-го мехкорпуса Н.К Попель:

«...Мотоциклетному полку пришлось выполнять несвойственную ему задачу - вести бои на чердаках. Именно там были оборудованы наблюдательные и командные пункты вражеских диверсионных групп (так, подчиняясь внутренней самоцензуре, Попель называет бандеровцев), их огневые точки и склады боеприпасов. Противник контролировал каждое наше движение, мы же его не видели, и добраться до него было нелегко. Схватки носили ожесточенный характер... Понять, где наши, где враги, никак нельзя - форма на всех одинаковая, красноармейская. Нелегко было навести порядок и на центральной магистрали Львова...» (105).

Не чем иным, кроме как широкомасштабным вооруженным мятежом, нельзя назвать ситуацию, сложившуюся в первые дни войны в Прибалтике.

Латышская военизированная организация «Айзсарг» (созданная еще в 1919 г.) к 1941 г. насчитывала в своих рядах до 40 тыс. человек. В Литве 17 ноября 1940 г. был учрежден подпольный «Фронт литовских активистов», боевые группы которого к весне 1941 г. насчитывали 35 тыс. человек. В докладе от 21 мая 1941 г. немецкая военная разведка с чувством глубокого удовлетворения констатировала:

«...Восстания в странах Прибалтики подготовлены, и на них можно надежно положиться. Подпольное повстанческое движение в своем развитии прогрессирует настолько, что доставляет известные трудности удержать его участников от преждевременных акций...» (155).

Тщательно изготовленная совместными усилиями сталинцев и гитлеровцев «мина замедленного действия» взорвалась 22 июня 1941 г. Раньше, чем в Каунас вошли передовые части вермахта, контроль над городом установила некая «литовская комендатура» во главе с полковником бывшей литовской армии Бобялисом. 23 июня в Каунасе было сформировано «Временное правительство», 27 июня объявлено о восстановлении органов власти и законодательства независимой Литвы (26, стр. 130). Один из очевидцев событий свидетельствует:

«...Советские руководители Литвы поспешили удрать на машинах первыми, а за ними потянулись милицейские органы, тем самым развязав руки контрреволюционным бандам в Литве... Каунас и вся Литва вообще в течение нескольких дней находились без гражданских властей. 23 и 24 июня контрреволюция организовала боевые дружины, привлекая даже гимназистов 5-го класса...» (155, стр. 386).

Убежать куда-либо из Риги (столицы Латвии) сложнее - город стоит на берегу морского залива. Возможно, поэтому в городе разгорелись настоящие уличные бои. В документе под названием «Краткое описание боевых действий 5-го мотострелкового полка войск НКВД» обстановка в городе описана следующим образом:

«...Враждебные элементы наводили панику в тылу армии, деморализовали работу штабов, правительственных и советских учреждений... Враги установили на колокольнях церквей, башнях, чердаках и в окнах домов пулеметы, автоматы и вели обстрел улиц, зданий штаба Северо-Западного фронта, ЦК Компартии Латвии, телеграфа, вокзала...»

В ночь на 24 июня группа мятежников ворвалась в дом, где проживали работники ЦК Компартии Латвии. О масштабе этого ночного боя в столице можно судить по тому, что «в ходе боя 128 человек нападавших было убито, 457 взято в плен» (155, стр. 404). 28 июня (войска немецкой Группы армий «Север» заняли Ригу только 30 июня) мятежники захватили радиостанцию Риги и объявили о создании «Временного правительства Латвии»... (26, стр. 207).

Таким оказался конечный результат «мудрой внутренней и неизменно миролюбивой внешней» политики советского государства. Аннексированные в 1939-1940 гг. территории Восточной Польши, Литвы, Латвии, Бессарабии превратились для Красной Армии в ловушку. Вловушку попали не только части действующей армии, в этом смертельном капкане оказались и семьи командного состава Красной Армии.

Семьи командного состава. Это еще одна окровавленная - и тщательно забытая - страница истории начала войны. Среди хаоса и неразберихи первых дней семьи комсостава оказались в городах и поселках, охваченных «беспорядками» такой силы, что даже танковые дивизии (вспомним 4-й и 8-й мехкорпуса) с трудом могли вырваться оттуда. Эта трагедия была совершенно беспрецедентной - ни в одной стране, вступившей в войну против гитлеровской Германии, ничего подобного не было. Ни во Франции, ни в Бельгии, ни в Польше, ни в Норвегии в армейских командиров и их малолетних детей не стреляли изо всех чердаков и подворотен. Почему стреляли в оперативном тылу Красной Армии, понятно: в Прибалтике и на Западной Украине война началась скорее как «малая гражданская», нежели «великая отечественная», и обе стороны в такой войне действовали за гранью милосердия. Вопрос в другом: каким образом семьи комсостава оказались на «освобожденных» в 1939-1940 гг. территориях?

За редчайшими исключениями жены (и уж тем более дети) командиров Красной Армии не были уроженцами западных «присоединенных» земель. Они туда приехали вместе со своими мужьями-военнослужащими. Практически у всех на востоке остались родители, братья, сестры. Организованная, своевременная эвакуация семей комсостава из зоны будущих боевых действий была вполне возможна. Более того, прецедент такого «разъединения» семей был. 22 декабря 1940 г. нарком обороны СССР издал приказ № 0362, в соответствии с которым переводились на казарменное положение «летчики, штурманы и авиатехники, независимо от имеющихся у них военных званий, находящиеся в рядах Красной Армии менее 4 лет». Пункт 7 приказа гласил:

«...Семьи летно-технического состава, переводимого на казарменное положение, к 1 февраля 1941 г. вывести с территории военных городков. Выселяемые семьи отправить на родину или переселить на местные городские и поселковые жилфонды вне расположения авиачасти...» (17, стр. 202).

На проезд семьи по железной дороге выдавались бесплатные проездные документы и «пособие на устройство в новом месте» в размере от 2000 до 3500 руб. (в зависимости от состава семьи). Деньги немалые, учитывая, что средняя зарплата рабочего промышленности составляла в то время 350-400 руб.

Примечательно, что в преамбуле приказа было сказано:

«...В современной международной обстановке, чреватой всякими неожиданностями, переход от мирной обстановки к военной - это только один шаг. Наша авиация, которая первая примет бой с противником, должна поэтому находиться в состоянии постоянной мобилизационной готовности... Задача создания обученных и вполне подготовленных к бою летчиков несовместима с современным положением, когда летчик переобременен семейными заботами... Нигде в мире не существует таких порядков, чтобы летчики жили по квартирам с семьями и чтобы авиационные части представляли из себя полугражданские поселки. Терпеть такое положение далее - это значит ставить под удар дело боевого воспитания наших летчиков, дело укрепления нашей авиации, оборону нашей страны...» (17, стр. 201).

Золотые слова. Но если в декабре 1940 г. обстановка оценивалась как «чреватая всякими неожиданностями», и поэтому даже в далекой Сибири или Казахстане летчиков переводили из-под семейного крова в казарму, а семью за государственный счет «отправляли на родину», то что же мешало принять аналогичные меры применительно ко всем семьям комсостава, находившимся в западных округах в тот момент, когда немецкие войска уже снимали проволочные заграждения вдоль границы?

Рациональный ответ на этот вопрос найти не удастся. Разумеется, добровольные адвокаты Сталина и в этом случае скажут, что заблаговременная эвакуация семей комсостава не была проведена, дабы «не дать Гитлеру повода к нападению». Спорить на эту тему бессмысленно да и, честно говоря, надоело. В мае - июне 1941 г. десятки тысяч вагонов с людьми, танками, орудиями, боеприпасами мчались на запад, срывая графики движения по всем железным дорогам Советского Союза. Какие еще «поводы» нужны были Гитлеру? Масштаб начавшегося стратегического развертывания Красной Армии был настолько велик, что Сталин уже и не пытался его отрицать. Вместо этого 13 июня 1941 г. в знаменитом «Сообщении ТАСС» была сделана весьма неуклюжая, на дурачка рассчитанная, попытка дать успокоительное для Гитлера объяснение происходящего:

«...проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата...»

В такой обстановке отъезд на восток нескольких тысяч женщин и детей ничего бы не добавил и не убавил.

Скорее всего, здесь проявились самовлюбленная заносчивость кремлевских правителей (воевать они планировали на чужой земле, под гром оркестров) и обычное для сталинского режима безразличие к судьбам и чувствам людей. Мало того, что власть сама не организовала эвакуацию семей, она еще и активно препятствовала проявлению личной (или коллективной) инициативы в этом вопросе. Бывший начальник Управления НКГБ г. Белостока товарищ Бельченко в своих воспоминаниях пишет: «На бюро обкома партии мы рассматривали решения некоторых приграничных райкомов партии об исключении из ВКП(б) тех, кто начал отправлять свои семьи в наши тыловые объекты» (62).

Надо ли напоминать о том, что означало для командира Красной Армии исключение из партии? И не только в Белостоке принимались такие безумные решения. Открываем книгу генерала Сандалова (в начале войны - начальника штаба 4-й армии Западного фронта) и читаем:

«...19 июня 1941 г. состоялся расширенный пленум Брестского областного комитета партии... На пленуме первый секретарь обкома тов. Тупицын обратил внимание на напряженность международной обстановки и возросшую угрозу войны. Он призывал к повышению бдительности... На вопросы участников пленума, можно ли отправить семьи из Бреста на восток, секретарь обкома ответил, что этого не следует делать, чтобы не вызвать нежелательных настроений...» (79).

Впрочем, уже через несколько дней партийное начальство во всем винило начальство армейское. Секретарь ЦК КП(б) Латвии Я. Калберзин докладывал в Москву, что «благодаря недопустимому и непонятному поведению штаба Прибалтийского Особого военного округа семьи партийных и советских работников были эвакуированы в самый последний момент, когда уже выступила «пятая колонна» и на улицах шла ружейная и пулеметная стрельба» (112).

Вот так и получилось, что утром 22 июня 1941 г. многие тысячи командиров Красной Армии оказались перед нечеловеческим выбором: выбором между долгом мужчины, обязанного защищать свою женщину и своих детей, и долгом военачальника, отвечающего за боеспособность вверенной ему части. Бог им всем судия, но вышло так, что практически повсеместно командиры Красной Армии бросили своих солдат и занялись спасением жен и детей. Не нам судить их, но как не понять людей, чьи семьи оказались под угрозой почти неминуемой гибели - если не от немецкой бомбы, то от пули местных националистов.

В это окаянное время, при отсутствии общего и ясного порядка эвакуации, каждый командир, каждый партийный функционер действовал в меру своей совести и своих возможностей. Кто-то ограничился тем, что «съездил проверить тылы», посадил жену с ребенком в уходящий на восток товарный поезд и вернулся в свою воинскую часть. Кто-то грузил в мащину, предназначенную для перевозки боеприпасов, домашнее барахло и фикус с горшком. Председатель Витебского горсовета Азаренко, как отмечено в докладе военного прокурора, «загрузил в приготовленный им грузовик бочку пива, чтобы пьянствовать в дороге, как он обыкновенно это делает в городе у себя на службе...» (68).

«История отпустила нам мало времени...». Организовать эвакуацию семей комсостава не успели. Зато успели, несмотря на хаос и панику, пресловутое «отсутствие боеприпасов и горючего», провести то, что в служебных отчетах НКВД скромно называлось «эвакуация тюрем».

12 июля 1941 г. начальник тюремного управления НКВД Украины капитан госбезопасности А.Ф. Филиппов докладывал в Москву: (ГАРФ ф. 9413, оп. 1, д. 23, л.л. 147-153):

«...из тюрем Львовской области убыло по 1-й категории 2464 человека... Все убывшие по 1-й категории заключенные погребены в ямах, вырытых в подвалах тюрем, в городе Золочеве - в саду... Все документы и архивы в тюрьмах сожжены, за исключением журналов по учету заключенных, картотек и учета ценностей. Все эти документы прибыли в г. Киев...

Во время эвакуации в двух тюрьмах г. Самбор и Стрый убыло по 1-й категории 1101 человек... 27 июня при эвакуации тюрьмы г. Самбор - осталось 80 незарытых трупов...

Из 3 тюрем Станиславской области по 1-й категории убыло 1000 человек. По заявлению нач. тюрьмы г. Станислава Гриценко, погребение произведено за пределами тюрьмы в вырытой для этой цели яме. Часть 1-й категории погребено на территории тюрьмы в яме...

В тюрьме г. Тарнополь убыло по 1-й категории 560 чел. Погребение произведено в вырытых специально для этой цели ямах, однако часть (197 чел.) погребены в подвале НКГБ, мелко очень зарыты...

В тюрьме г. Бережаны убыло по 1-й категории 174 чел. ... Из общего количества убывших по 1-й категории осталось в подвале тюрьмы 20 человек, которых не успели вывезти, так как нач. райотдела НКГБ Максимов категорически отказал в предоставлении машин для вывоза трупов...

Из тюрьмы г. Дубно по 1-й категории убыло 230 человек...» (198, 199).

В докладе были вскрыты и отдельные упущения в работе, правда, вся вина за них была возложена на «смежников», т.е. на местные органы НКГБ (тюремное же ведомство входило в состав НКВД):

«...Местные органы НКГБ проведение операций по 1-й категории в большинстве возлагали на работников тюрем, оставаясь сами в стороне, а поскольку это происходило в момент отступления под огнем противника, то не везде работники тюрем смогли более тщательно закопать трупы и замаскировать внешне...»

Закапывали действительно очень небрежно. Жуткий смрад разлагающихся на 30-градусной жаре трупов висел надо Львовом. В районе тюрьмы работать без противогазов было и вовсе невозможно. Ведомство Геббельса выпустило позднее целую книгу писем немецких солдат, в которых они рассказывали о прибитых гвоздями к стенам изуродованных, четвертованных телах, обнаруженных внутри Львовской тюрьмы. Затем советская пропаганда пять десятилетий подряд яростно отрицала сам факт массового убийства заключенных...

В западных областях Белоруссии провести столь массовую резню не успели - вермахт наступал там слишком быстро. Но к востоку от Минска НКВД продолжал работать. В докладе военного прокурора Витебска читаем:

«...Сержант госбезопасности, член ВКП(б) Приемышев 24 июня вывел из Глубекской тюрьмы в г. Витебск 916 осужденных и следственно-заключенных (оцените количество узников в тюрьме захолустного уездного городка. - М.С.). По дороге этот Приемышев в разное время в два приема перестрелял 55 человек, а в местечке около Уллы, во время налета самолета противника, он дал распоряжение конвою, которого было 67 человек, перестрелять остальных, и было убито еще 65 человек... По его заявлению всего было перестреляно 714 заключенных. Нами по личным делам установлено, что среди этих заключенных более 500 человек являлись подследственными (т.е. вина этих людей даже по советским законам не была еще доказана. - М.С.)» (68).

Разумеется, гитлеровская пропаганда оценила и максимально использовала в своих целях щедрый «подарок», который вручили немецким оккупантам славные чекисты. Окровавленные останки раскладывали на площадях, сгоняли людей, которые опознавали изуродованные тела своих родных и близких. Затем населению «объясняли», что во всем виноваты «жидовские комиссары», и в обстановке массовой истерии подстрекаемая провокаторами толпа начинала еврейский погром. Так, у разрытых могил одна кровавая диктатура передавала «эстафетную палочку» чудовищных преступлений другой...

КАТАСТРОФА

Катастрофа. Это слово многократно появлялось на страницах нашего повествования для обозначения того, что произошло с Красной Армией летом 1941 г. Но в истории Второй мировой войны у этого слова есть еще одно значение. Катастрофа или Холокост (всесожжение по-древнегречески) - этими терминами принято называть гибель большей части еврейского населения Европы в результате организованного гитлеровской Германией геноцида. По меньшей мере две причины делают главу о Холокосте необходимой частью этой книги. Во-первых, именно разгром и беспорядочное отступление Красной Армии в первые недели войны обрекли на гибель почти 3 миллиона евреев - половину всех жертв Катастрофы. Во-вторых, в истории Холокоста на советской земле исключительно ярко проявились те характерные черты взаимоотношений народа и власти, официозной пропаганды и реального состояния общественного сознания и морали, без учета которых невозможно понять причины беспримерной военной катастрофы, постигшей Советский Союз и его армию.

Для начала - немного сухих цифр и общеизвестных фактов.

На протяжении нескольких столетий на территории стран Восточной Европы - Польши, Литвы, Венгрии, Румынии, России - проживала большая часть всего еврейского народа. К моменту начала Второй мировой войны в западных областях Советского Союза, позднее оккупированных немецкими и румынскими войсками, проживало 2,15 млн евреев. В дальнейшем каждый новый шаг «активной внешней политики СССР» переводил в разряд граждан Советского Союза все новые и новые сотни тысяч евреев: 250 тысяч в Литве, 80 тысяч в Латвии, 300 тысяч в Бессарабии. Самый большой «улов» состоялся в сентябре 1939 г., когда в состав советских Украины и Белоруссии были включены обширные районы Восточной Польши, на которых проживало 1300 тыс. евреев. Таким образом, к 22 июня 1941 года на территории, которой предстояло стать оккупированной, было сосредоточено более 4 млн евреев. Кроме того, в приграничных районах находилось порядка 200-250 тыс. еврейских беженцев из западных областей Польши, Чехословакии, Румынии (159).

Позднее, уже после войны, коммунистические историки проделали нехитрый арифметический трюк и перестали считать советскими гражданами уроженцев Польши, Прибалтики, Румынии. Таким образом им удалось более чем в два раза снизить число жертв Холокоста на советской земле, «переписав» погибших в разряд жертв геноцида в Польше, Румынии и т.д. Эта постыдная шулерская игра не только противоречит всем юридическим нормам (на момент оккупации будущие жертвы были подданными СССР), но и совершенно не стыкуется с многолетними разглагольствованиями советской пропаганды о том, что «освободительные походы» имели своей целью как раз «защиту населения Польши и Прибалтики от ужасов фашистской оккупации».

Судя по тому, как развивались события лета 1941 г., тогдашним руководителям - как и позднейшим пропагандистам - была абсолютна чужда мысль о том, что государство несет какую-то ответственность за жизнь своих подданных. По сей день не обнаружено ни одного документа, ни одного свидетельства того, что советское правительство хотя бы искало пути спасения тех своих граждан, которых в условиях оккупации ждала не тяжелая, безрадостная, голодная ЖИЗНЬ, а жестокая и неминуемая СМЕРТЬ.

Директива Ставки № 45 от 2 июля 1941 г. «О порядке эвакуации населения и материальных ценностей» содержит множество пунктов и подпунктов. В пункте 9 предписано «больных лошадей не эвакуировать, уничтожать на месте». Далее, после больных лошадей, в пункте 13 сказано: «Семьи военных и руководящих гражданских работников эвакуировать ж.д. транспортом» (5, стр. 43). И ни одного слова о том, что же делать с семьями (как правило - многодетными) евреев.

Разумеется, вывезти в считаные дни (Красная Армия отступила из Литвы, большей части Белоруссии, западных областей Украины за первые 7-10 дней войны) два миллиона человек было технически невозможно. Констатация этого бесспорного факта не должна умалять значения того, что власти не предприняли ни малейших попыток вывезти хоть кого-то, хотя бы несколько тысяч детей. Более того, в первые, самые критические для судеб еврейского населения приграничных областей дни на «старой границе» (т.е. советско-польской границе 1939 г.) продолжали действовать погранзаставы, которые задерживали всех, у кого не было специального разрешения на выезд или партбилета! (159, стр. 268).

Эта абсурдная практика эвакуации населения лишь по «разрешениям на выезд» продолжалась до тех пор, пока волна немецкого наступления не смела сами погранзаставы на «старой границе». Объяснить все это аргументами здравой логики трудно. Люди - это ценнейший «ресурс», оставлять который неприятелю нет никакого резона. Кстати, во время «второго отступления» (летом 1942 г.) эвакуация рассматривалась как патриотическая обязанность советского человека. Скорее всего, в начале войны просто сработал извечный чиновничий инстинкт: «хватать и не пущать». Любая самостоятельная деятельность - тем более такая значимая, как смена места жительства, - без специальной санкции властей представлялась нарушением всех норм и устоев.

Если спасти хотя бы часть еврейского населения было трудно, а вывезти всех - практически невозможно, то оповестить людей о грозящей им смертельной опасности было достаточно просто. Гораздо проще и дешевле, чем уничтожать больных лошадей. Черная «тарелка» громкоговорителя висела на каждой деревенской улице, не говоря уже про города. Газеты и листовки издавались и сыпались многомиллионными тиражами. Что-что, но наставлять население «на путь истинный» советская власть умела, и необходимая для этого инфраструктура была создана еще задолго до войны. Но ничего сделано не было. Абсолютно ничего. Даже в тех случаях, когда явно описывался акт массового уничтожение евреев, в газетных статьях использовались или общие формулировки («гитлеровцы согнали к противотанковому рву несколько тысяч мирных советских граждан...»), или идеологически выгодные штампы: «передовых рабочих», «комсомольцев», «родителей и жен красноармейцев».

Первая широкомасштабная информационная акция состоялась лишь 24 августа 1941 г. В тот день по Всесоюзному радио транслировался «радиомитинг еврейской общественности». Отчет о митинге поместили и все центральные газеты. Главной задачей мероприятия была активизация еврейских общин Англии и США, что должно было подтолкнуть правящие круги этих стран к оказанию более действенной помощи СССР. Но, независимо от замысла организаторов, эта радиопередача способствовала информированию евреев Советского Союза о нависшей над ними угрозе. К сожалению, информация крайне запоздала. К тому времени Прибалтика, Белоруссия, Молдавия, большая часть Левобережной Украины, западные районы Смоленщины были уже оккупированы.

Что же касается официальных заявлений руководства страны, то первое упоминание о зверских расправах с еврейским населением появилось в ноте Наркомата иностранных дел СССР от 6 января 1942 г. В этом документе целый абзац был посвящен трагедии Бабьего Яра и гибели 52 тысяч евреев Киева. Наконец, 19 декабря 1942 г. было опубликовано специальное Заявление НКИД «Осуществление гитлеровскими властями планов уничтожения еврейского населения Европы». Правда, к моменту выхода этого Заявления оповещать было уже некого. В декабре 1942 г. в гетто и концлагерях на оккупированных территориях Советского Союза доживали свои последние дни последние 250 тыс. узников (159). Примечательно, что Заявление, фактически подведя итог реализации «планов гитлеровских властей», отнюдь не призывало местных жителей, партизанских командиров спасать тех, кого еще можно было спасти...

Таким образом, единственным средством оповещения стала изустная народная молва, а основным транспортным средством беженцев - пара ног. Лошадей уже не было («неоспоримые успехи сталинской коллективизации»), личного автотранспорта еще не было. И тем не менее около 1 млн (по другим данным - до 1,5 млн) евреев смогли обогнать наступающую немецкую армию. Спаслись главным образом жители РСФСР и восточных областей Украины - у них было больше времени, к тому же многие были вывезены в организованном порядке как работники эвакуируемых промышленных предприятий. Порядка 3 млн человек остались на оккупированной территории, в том числе: 220 тыс. в Литве, 620 тыс. в Западной и 180 тыс. в Восточной Белоруссии, 250 тыс. в Молдавии, 1500 тыс. на Украине (159).

Для уничтожения евреев на территорию СССР было направлено четыре «айнзатцгруппы» СС общей численностью порядка 3 тыс. человек. В том числе - не менее 600 человек технического персонала: водители, механики, радисты, переводчики. Для того чтобы такими силами найти, выявить и уничтожить 3 млн евреев (которые при этом всячески скрывались, подделывали документы, прятались в лесах и болотах), гитлеровцам, наверное, потребовалась бы как раз та тысяча лет, которую надеялся просуществовать Третий рейх. Другими словами, и темпы и сама возможность осуществления «окончательного решения еврейского вопроса» в огромной степени зависели от отношения к этому делу местных жителей.

История Холокоста дает примеры самых разных вариантов развития событий. Так, полностью отказались участвовать в реализации гитлеровских планов геноцида Финляндия, Испания, Болгария - страны, считавшиеся союзниками фашистской Германии. В Италии и Венгрии массовое истребление евреев началось лишь после оккупации этих стран немецкой армией (соответственно в 1943-1944 гг.). Власти и народ Дании спасли практически всю еврейскую общину своей страны, переправив по морю 8 тыс. человек в нейтральную Швецию.

В поверженной Франции накануне войны проживало 350 тыс. евреев. Порядка 100 тыс. человек укрыли местные жители и католические монастыри, еще 40-50 тыс. евреев тайно переправили в Испанию и Швейцарию. Погибло 83 тыс. человек - менее одной четвертой предвоенного еврейского населения Франции. Смогли пережить оккупацию треть еврейских общин Чехии и Сербии. Остался в живых каждый четвертый еврей Бельгии и Нидерландов - факт удивительнейший, если принять во внимание размеры этих стран, плотность населения, отсутствие крупных лесных массивов и полные четыре года немецкой оккупации.

На оккупированных территориях Советского Союза «пропорция уничтожения» повсеместно превышала 90%. Беспрецедентным по темпам, жестокости, степени вовлеченности местного населения стал Холокост в Прибалтике - там было уничтожено до 96% евреев, оставшихся в оккупации. В общей сложности от рук оккупантов и нх местных пособников погибло 2825 тысяч советских евреев (159, стр. 43, 96, 167, 206).

Большая часть уцелевших приходится не на спасенных местными жителями, а на узников гетто в румынской зоне оккупации (так называемая Транснистрия, т.е. территория Украины между Днестром и Южным Бугом). В начале войны истребление евреев румынскими войсками и жандармерией носило массовый и крайне изуверский характер (так, 23 октября 1941 г. в помещении артиллерийских складов в Одессе было заживо сожжено 19 тыс. человек). Но после разгрома фашистских войск под Сталинградом румынское руководство прекратило массовые убийства, а затем даже разрешило доставку в гетто продовольственной помощи от международных организаций.

Что же касается зоны немецкой оккупации, то там погибли практически все не успевшие эвакуироваться евреи.

Даже если бы в нашем распоряжении не было никаких других документов и воспоминаний, уже одна только высочайшая «эффективность» и тотальность геноцида, достигнутая на советской земле, неопровержимо свидетельствует о том, что эсэсовские палачи нашли здесь необходимое количество пособников из местного населения. К сожалению, есть и документы, и факты, и чудом выжившие свидетели таких зверств, которые просто не укладываются в человеческое сознание. Именно палачи и изуверы из числа бывших советских граждан внесли в дело «окончательного решения еврейского вопроса» ту страсть, которой были лишены служащие бездушной машины гитлеровского государства.

4 июля 1941 г. латышские националисты в г. Рига согнали в синагогу и заживо сожгли 500 человек, в Каунасе 4000 евреев были забиты ломами или утоплены, 10 июля в западно-белорусском местечке Едвабне (ныне это территория Польши) местные жители после многодневных пыток и издевательств заживо сожгли 1600 евреев. Часто местные «активисты» спешили взяться за такую «работу», от которой на начальном этапе войны отказывались сами немцы. Так, первый массовый расстрел малолетних еврейских детей на Украине был произведен 19 августа под Белой Церковью силами местной полиции. 6 сентября 1941 г. зондеркоманда СС, уничтожив в Радомышле 1100 взрослых евреев, поручила украинской полиции убить 561 ребенка. Садистский «энтузиазм» был столь велик и заразителен, что 24 сентября командующий Группой армий «Юг» фельдмаршал Рундштедт издал приказ, запрещающий военнослужащим вермахта «участвовать в эксцессах местного населения...».

Но даже не эти ужасающие события следует рассматривать как главные различия в практике осуществления Холокоста на советской земле и в Западной Европе. Принципиально важно отметить, что на Западе геноцид евреев скрывали, а на Востоке - настойчиво демонстрировали. Почему?

Создание и эксплуатация любой фабрики - в том числе и «фабрики смерти» - требует денег. Высоченные трубы крематориев надо было построить, печи - обеспечить топливом, газовые камеры - дорогостоящими химикатами. Доставка с разных концов оккупированной Европы сотен тысяч евреев в Освенцим и Майданек отвлекала от обеспечения нужд фронта паровозы, вагоны, запасы угля. Так, летом 1944 г. немцы вывезли в Освенцим 445 тыс. евреев Венгрии. Это огромная дополнительная нагрузка на железные дороги, и Германия пошла на нее, несмотря на то что военная обстановка в то лето складывалась для вермахта немногим лучше, чем для Красной Армии летом 1941 г.! И только евреев Советского Союза (за отдельными редкими исключениями) никуда далеко не возили, уничтожали прямо по месту жительства, открыто, на глазах населения и с привлечением всех желающих.

Одним из возможных объяснений этого странного на первый взгляд парадокса можно считать то, что для Западной Европы гитлеровцы так и не смогли придумать никакого удовлетворяющего общественное мнение объяснения целесообразности геноцида евреев. Тезис о том, что евреи являются «расово-неполноценными недочеловеками», мог только напугать и насторожить француза или венгра («а не объявят ли нас следующими?»).

Ну а старая злоба по поводу того, что «евреи Христа распяли», в цивилизованной Европе XX века уже не работала.

В результате, дабы не вызывать нежелательные для них настроения среди населения Западной Европы, нацисты пошли на огромные, крайне обременительные в условиях большой войны, транспортные расходы.

На Восточном фронте все было совершенно по-другому. «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича». Текст этой знаменитой листовки, в огромных количествах сыпавшейся с неба на колонны отступающих советских войск, в простой, доступной, запоминающейся форме выразил самую суть дела. Не просто «жида» и не просто «политрука», а именно «жида-политрука». Маленькая черточка (вопреки всем правилам арифметики) стала знаком не вычитания, и даже не сложения, а умножения ненависти. Секретарь ЦК Белорусской Компартии товарищ Пономаренко уже на четвертый день войны докладывал Сталину: «Вся их (немцев. - М.С.) агитация, устная и письменная, идет под флагом борьбы с жидами и коммунистами, что трактуется как синонимы» (112).

Именно на доказательство тождественности понятий «еврей и комиссар», «евреи и советская власть», «евреи и НКВД» был направлен весь мощнейший пропагандистский аппарат Третьего рейха. В миллионах листовок, в тысячах газетных публикаций (а на оккупированных территориях издавалось множество газет на русском, украинском и других языках), в бесчисленных устных выступлениях проводилась мысль о том, что именно евреи являются главной действующей силой коммунистического режима, что именно они развязали «красный террор», что именно и только евреи участвовали в наведении «советского нового порядка» на аннексированных территориях Восточной Польши и Прибалтики.

В скобках заметим, что, не говоря уже об абсолютной юридической и моральной неприемлемости тезиса о «коллективной уголовной ответственности» целого народа за преступления, совершенные отдельными лицами, само утверждение о «засилье евреев» в органах советской власти и НКВД к концу 30-х годов не соответствовало реальным фактам. Да, действительно, в годы революции и Гражданской войны (1917-1921) доля евреев в руководстве левых экстремистских организаций (большевиков, эсеров, анархистов) была непропорционально велика. Выжившие в огне Гражданской войны «кадры» перешли затем на руководящие должности в партийном и советском аппарате, в органах ВЧК - ГПУ. После Большого Террора 1937-1938 г. ситуация радикально изменилась.

В 1934 г. в высшем руководстве НКВД (центральный аппарат наркомата и начальники областных и республиканских управлений) евреев было 37% (140, стр. 495). Из 37 руководителей НКВД, получивших в 1935 г. высшие персональные звания «комиссар госбезопасности», соответственно 1, 2 и 3 рангов, евреев было 20 человек (54%). Но к 1941 г. из этих 37 «чекистских генералов» в живых осталось только двое! (196, стр. 19, 395). Новые кадры, пришедшие в количестве 74 человек в центральный аппарат НКВД весной-летом 1938 г. (т.е. еще при Ежове), на 73% (54 человека) состояли уже из лиц славянских национальностей (русские, украинцы, белорусы). Затем большая часть «выдвиженцев Ежова» (85%) была физически уничтожена после прихода поздней осенью 1938 г. нового руководства НКВД во главе с Л. Берия (196, стр. 348, 400). По состоянию на 1 июля 1939 г. доля евреев в высшем руководстве НКВД снизилась до 4% (140, стр. 495). К руководству карательной системы пришли новые, весьма молодые (30-35 лет) кадры, на 80% состоящие из лиц славянских национальностей.

Не приходится говорить и об «избытке» евреев в административном аппарате «освобожденных» территорий.

Так, в Белостокской области (Западная Белоруссия) к середине 1940 г. на большие и малые должности в советском и партийном аппарате было назначено 11 598 человек, в том числе 5195 поляков, 3214 белорусов, 2431 еврей, 613 русских (РГАСПИ, ф. 17, оп. 22, д. 230, л. 69). В Дрогобычской области (Западная Украина) на административные должности назначено 3885 украинцев, 1920 русских, 336 евреев, 245 поляков (РГАСПИ, ф. 17, оп. 22, д. 3108, л. 38) (197). Таким образом, в Белостоке доля евреев в административных органах несколько меньше, а в Дрогобыче - значительно меньше их доли в общей численности населения (в городах и местечках Восточной Польши евреи составляли 25-35% населения). Арестовывали же евреев гораздо «охотнее», нежели назначали на «теплые места», - как выше уже было отмечено, с сентября 1939 г. по февраль 1941 г. в западных областях Украины и Белоруссии было арестовано 23 тысячи евреев, 21 тысяча украинцев, 7,5 тысячи белорусов.

Разумеется, фашистская пропаганда обращалась не к цифрам и фактам, а к застарелым иррациональным антисемитским предрассудкам, соединенным с горячей волной ненависти к коммунистической власти и ее карательному аппарату. Публичное унижение, а затем и зверское истребление евреев должно было, по замыслу гитлеровских оккупантов, разжечь ненависть ко всему, что было связано с советской властью, вовлечь население оккупированных областей в активное сотрудничество с фашистами. И если умчавшееся в комфортабельных автомобилях партийное начальство было далеко и недоступно, то беззащитные многодетные еврейские семьи были рядом, и на них можно было выместить накопившуюся злобу и отчаяние.

То, что абсолютное большинство жертв геноцида не имели ничего общего с карательной системой НКВД, да и внешне совершенно не походили на «жирующее начальство», не смущало ни гитлеровцев, ни их пособников, ни (что самое главное и трагичное) рядовых обывателей. Советское общество было давно и тщательно психологически подготовлено к таким явлениям, как массовый внесудебный террор, наказание без преступления, коллективная ответственность целых групп населения за преступления (часто - вымышленные) отдельных лиц. Разве так называемые «кулаки» были похожи на валяющихся на печи «эксплуататоров»? А много ли так называемых «троцкистов» видели живого Троцкого или хотя бы прочитали какую-нибудь его книгу? Да и зачисление целых народов в разряд «подозрительных элементов» (нашедшее свое выражение в арестах и депортациях корейцев, китайцев, поляков, латышей, финнов) было для советских людей уже не в диковинку.

Будем справедливы - среди кровавого безумия нашлись люди, способные на высочайший героизм, мужество, самопожертвование. Несмотря на зверский террор оккупантов (расстрел, причем расстрел всей семьи, полагался не только за укрывательство евреев, но и за недонесение!), тысячи людей всех национальностей пришли на помощь обреченным. Израильским мемориально-исследовательским центром «Яд ва-Шем» установлено более 18 тысяч имен людей, спасавших евреев в годы геноцида. Среди них 5500 поляков, 1609 украинцев, 488 литовцев, 440 белорусов (следует уточнить, что в данном контексте термины «поляк», «украинец» обозначают скорее место действия, а не конкретную национальность спасителей).

В белорусском местечке Бреслав спасением евреев занималось 60 семей - простые крестьяне, врачи, православные и католические священники. В городе-герое Бресте из 25 тыс. евреев в живых осталось 19 человек. Шестерых из них спасла, спрятав в своем домике, семья Полины Макаренко. Житель Умани, ветеран и инвалид Первой мировой войны Александр Дятлов, спрятал в своем доме 12 евреев. Кто-то из соседей донес немцам. Расстреляли всю семью Дятловых, включая троих детей. Воспитатели детских домов Минска на протяжении трех лет оккупации скрывали от карателей более 500 еврейских детей. 12 детей спасла заведующая детским домом № 2 в Киеве. Капитан вермахта Вилли Шульц вывез на грузовой машине из минского гетто 26 человек. Бургомистр города Кременчуг Синица-Верховский был расстрелян в ноябре 1941 г. за то, что выдавал евреям подложные удостоверения личности. Крестьяне села Раковец (Западная Украина) укрыли 33 еврейские семьи. В селе Куяльник (Одесская область) колхозник В.М. Иванов спас 25 человек... (159).

Строго говоря, палачи и их активные пособники составляли самое большее 2-3% от общей численности взрослого населения оккупированных районов СССР. Не следует забывать и о том, что нормальные люди были лишены возможности выразить им хотя бы моральное осуждение - каратели были вооружены и опирались на поддержку всей военной машины гитлеровской Германии. Однако было бы неуместным и фальшивым упрощением реальной ситуации утверждать, что позиция большей часть населения была нейтральной. И дело не только в том, что отсутствие простого человеческого сочувствия (тем более - насмешки и глумление со стороны недавних соседей, сослуживцев, учеников) буквально ошеломило евреев, лишило многих из них воли к жизни и сопротивлению. Значительная часть населения, хотя и не участвуя непосредственно в убийствах, спешила занять «освободившуюся жилплощадь», охотно наживалась на грабеже еврейского имущества, на мародерской «торговле», когда за кусок хлеба выменивались фамильные драгоценности. Появились даже люди новой профессии - так называемые «шмальцовники». Так прозвали охотников за евреями, которые, обнаружив скрывающихся, вымогали у них выкуп за недонесение. Затем, отобрав у жертвы все, что возможно («вытопив смалец»), они выдавали евреев оккупационным властям (159, стр. 295).

Яркой иллюстрацией ко всему сказанному может служить такой отрывок из пространного отчета К.Ю. Мэттэ - одного из руководителей коммунистического подполья в городе Могилеве:

«...В первые месяцы оккупации немцы физически уничтожили всех евреев. Этот факт вызвал много различных рассуждений (заметьте - не ненависть к палачам, не сострадание к жертвам, а «различные рассуждения». - М.С.). Самая реакционная часть населения, сравнительно небольшая, полностью оправдывала это зверство и содействовала им в этом. Основная обывательская часть не соглашалась с такой жестокой расправой, но утверждала, что евреи сами виноваты в том, что их все ненавидят, однако было бы достаточно их ограничить экономически и политически...

Остальная часть населения, советски настроенная, сочувствовала и помогала евреям во многом, но очень возмущалась пассивностью евреев, так как они отдавали себя на убой, не сделав ни одной, хотя бы стихийной попытки выступления против немцев в городе или массового ухода в партизаны... Просоветски настроенные люди отмечали, что очень многие евреи до войны старались устроиться на более доходные и хорошие служебные места, установили круговую поруку между собой... «И вот теперь евреи тоже ожидают помощи от русских Иванов, а сами ничего не делают», - говорили они...

...Учитывая настроение населения, невозможно было в агитационной работе открыто и прямо защищать евреев, так как это, безусловно, могло вызвать отрицательное отношение (подчеркнуто мной. - М.С.) к нашим листовкам даже со стороны наших, советски настроенных людей, или людей, близких нам...» (158).

Текст потрясающий. Судя по нему, жители Могилева воспринимают происходящее как войну между евреями и немцами. Меньшинство активно выступает на стороне немцев, основная масса обывателей тихо злорадствует («евреи сами виноваты»). Лучшие люди очень возмущаются «пассивностью евреев», но при этом сами сидят в городе и «массовый уход в партизаны» отнюдь не планируют. Одна только мысль о том, что «русский Иван» должен влезть в эту, чужую для него (!!!), драку вызывает крайнее раздражение у этих замечательных «советски настроенных» людей. Стоит отметить, что оккупационные плакаты, вывешенные в Могилеве весной 1943 г., обещали 5 пачек махорки за одного выданного еврея (159). Дешево, даже по голодному военному времени дешево. Но, видимо, жители города и не старались «устроиться на более доходные места», многих вполне устраивала махорка...

БОЧКА И ОБРУЧИ

Долгие годы любое обсуждение черт сходства сталинского и гитлеровского режимов было абсолютно запретной темой. Даже в немногих цветных кинофильмах «про войну» нельзя было увидеть фашистский флаг в его реальном, т.е. красном, цвете. Затем, с конца 80-х годов, историков и публицистов как прорвало: вспомнили и перечислили все, вплоть до общей песни, которую в одной стране пели на слова «все выше, и выше, и выше», а в другой - «майн фюрер, майн фюрер, майн фюрер...».

Самое время теперь вспомнить и обсудить два важнейших различия в устройстве этих тоталитарных деспотий.

Гитлер пришел к власти на волне националистического подъема (им же и организованного). «Германия превыше всего» - вот главный лозунг, который в деле восхождения Гитлера к власти выполнил ту роль, которую в нашей стране сыграло гениальное изречение Ленина «грабь награбленное». Грабить своих, единокровных немцев, нацисты категорически не разрешали. Они стремились сплотить свою, немецкую нацию, в то время как большевики только тем и были озабочены, чтобы натравить рабочих на работодателей, солдат - на офицеров, батраков - на крестьян, левых - на правых, правых - на левых...

Немцам не пришлось пережить ни «раскулачивания», ни разоблачения миллионов «вредителей». Весь необходимый для функционирования тоталитарной диктатуры заряд массовой ненависти был направлен не внутрь, а наружу - на внешних врагов Германии. И результат превзошел все ожидания. До самых последних дней войны немецкий солдат готов был проливать кровь ради спасения фатерлянда от «азиатских орд большевиков» и «наемников еврейской плутократии Запада».

На этом фоне идеология и практика большевизма смотрятся редкостным идиотизмом. Признавая неизбежность (более того - желательность) все новых и новых, мировых и европейских войн, Ленин и его приспешники объявили патриотизм опасным и вредным пережитком мелкобуржуазного сознания. Во время Первой мировой войны (которую официальная российская пропаганда именовала тогда «второй Отечественной») они призывали «воткнуть штык в землю» и замириться с солдатами противника. Захватив власть, большевики даже из названия своей армии изгнали всякие следы чего-либо национального. Армия стала и не «русской», и не «российской», и даже не «советской» (по названию государства). Армия была названа «рабоче-крестьянской», солдат стал «красным армейцем», все враги были названы «белыми»: белополяки, белокитайцы, белофинны...

Ленина еще понять можно. Проведя лучшие годы жизни в эмигрантских кофейнях Парижа и Цюриха, в узком кругу сектантов-фанатиков, он оторвался от реалий российской жизни и всерьез поверил в то, что русский мужик пойдет на войну ради «торжества Мировой Революции». Но товарищ Сталин - беспринципный прагматик и холодный реалист - как он мог пойти таким путем? Да, конечно, потом Сталин опомнился, разогнал Коминтерн, достал из запасников светлые образы «царских генералов», а Александр Невский занял в пропаганде место создателя Красной Армии Льва Троцкого... Но все это будет потом. А на войне опаздывать смертельно опасно.

Еще более значимым для темы нашего исследования является другое различие между большевистской и фашистской диктатурами.

К моменту начала советско-германской войны Гитлер выполнил большую часть своих обещаний. Сталин и большевики надули доверившихся им простаков почти во всем.

Гитлер объединил всех немцев в одном государстве, дал каждому рабочему работу и достойную зарплату, создал впечатляющую систему социальной поддержки материнства и детства, многократно расширил территорию рейха, провел немецкую армию под триумфальной аркой Парижа, не обидел никого из тех представителей старой элиты Германии, кто согласился работать с новой властью. Гитлер не боялся показать немецким рабочим реальные картины жизни сталинского «государства рабочих и крестьян». Выступая с радиообращением к нации 3 октября 1941 г., он мог сказать: «Наши солдаты пришли на земли, 25 лет бывшие под большевистской властью. Те из солдат, у которых в сердцах или в умах еще жили коммунистические идеи, вернутся домой, в буквальном смысле этого слова, исцеленными... Они прошли по улицам этого «рая». Это - исключительно фабрика по производству оружия против Европы, выстроенная за счет жизненного уровня граждан...» | | | | | | 26 | | | | | | ]

Воспоминания младшего лейтенанта Виктора Лапаева, случайно обнаруженные в сети интернет, интересны по многим причинам. В первую очередь, это свидетельства очевидца первых дней войны, участника неудачного боя за Каунас и военнопленного лагеря на VI форту Ковенской крепости (автор называет форт восьмым, но это ошибка). Подробности всех событий поистине уникальны - таких фактов не встретишь в официальных документах, а их достоверность вряд-ли вызывает сомнения. Из всей книги я отобрал то, что касается истории Литвы, остальное вы можете прочитать по ссылке . Сначала прочитайте это, завтра выложу вторую часть и позволю себе немного прокомментировать отдельные примечательные эпизоды.

Я принял взвод десятого июня 1941 года, а семнадцатого, год в год после прихода в Даугавпилс, мы снялись.
Вся наша дивизия двинулась в западном направлении. Двигались только по ночам, днем стояли в лесах. Ребята говорили: «Очень неспокойно на границе». Я бы не сказал, что мы были «застигнуты врасплох».
Двадцать первого вечером прибыли за Мариамполь, в шестидесяти километрах от границы. Легли спать. Я спал в маленькой палатке с сержантами Головиным и Клименко.
Двадцать второго июня, где-то в половине четвертого мы проснулись от гула авиационных моторов. Мощный, прерывистый гул: У-у-у… Только рассветало, стоял туман.
Я говорю: «Ребята, не наши самолеты». Слышим далекие взрывы. Это бомбили Каунас.
Через полчаса нас подняли по тревоге. Выступает командир дивизиона капитан Потлань: «У многих из нас тревожное состояние. Это наша авиация проводит учения». И мы пошли по палаткам. Но уже не спали.
В семь часов подъем. Я в трусах забежал в ручей по яйца и чищу зубы, полотенце на шее. Вдруг боевая тревога: «Та-та-та!».
Оделся. На мне еще лычки младшего сержанта: приказ на младшего лейтенанта не пришел.
Приехал майор, встал на зарядный ящик: «Фашистская Германия объявила нам войну».
Нам выдали карабины, пополнили зарядные ящики бронебойными снарядами. У всех большой подъем – разгромим! Получили команду вернуться за Мариамполь и занять оборону по обе стороны дороги Пруссия – Каунас. Окопались, ждали танки.
Весь день 22-го простояли здесь.
Утром 23– го узнали, что немец обошел нас и надо отходить к Каунасу.
Мы отступили на шестьдесят километров к Каунасу.

Вечером 23-го получили приказ отойти за Каунас. Часов в десять-одиннадцать вечера шли через город. Немец освещал Каунас фосфорными ракетами. Народ молча стоял на тротуарах, многие трясли кулаками. Колонну обстреляли из пулемета. Сквозь тент убило одного бойца. Утром мы его хоронили. Потлань сказал: «Это первая жертва войны!»
Наша дивизия заняла оборону в семнадцати километрах за Каунасом, под волостным местечком Кормилово, по направлению к Вильно.
Мы встали на поле высокой ржи. Июнь месяц – рожь начала уже колоситься. Сзади, за перелеском, стояли наши 211-й и 212-й гаубичные артполки на конной тяге. Противотанковые пушки – по обе стороны дороги на Каунас. Немцы стали бить по артполкам за нами, потом перенесли огонь на коновязи. Лошади частью были побиты, остальные разбежались. Огонь корректировала «рама». Она висела над нами, вся в зенитных разрывах. Потом немцы перенесли огонь на нас. Я мгновенно выкопал окоп сантиметров в семьдесят глубиной. Бьют немецкие пулеметы, пули шелестят во ржи. Рожь всю скосило. Через пятнадцать минут от поля нечего не осталось. Оно стало перекопанным и черным. Лежишь, как на футбольном поле.
Дивизия получила приказ отбить Каунас. Нас всех подняли в атаку. Очень страшно оторваться от земли. Но немцы отошли, не приняв боя.
Вся дивизия вышла на дорогу и двинулась колонной на Каунас. Внезапно нас накрыло страшнейшим минометным обстрелом. Мы залегли по кюветам. Пушки и весь обоз остались на дороге. Немцы устроили полный разгром.
Дорога километра на три-четыре была забита повозками, орудиями, мертвыми лошадьми.
Виктор яростно ощерился, завалился спиной на диван, выставил локти и колени: «Мертвые лошади лежат вот так – ноги кверху».
Дивизия сгрудилась на выходе дороги из леса. Обнаружилось, что наш мехдивизион совершенно не пострадал. Меня вызвал Потлань:
– Виктор, поедешь в распоряжение пехотного батальона, будете с ним охранять мост.
Я со своими двумя орудиями отправился на тягачах километров за десять-пятнадцать. Нашел комбата. Дорога от нас шла на мост через ручей и поднималась в гору к деревне, где были немцы. Мы поставили пушки по нашему склону по обе стороны дороги.
Сначала было тихо, потом из деревни начался пулеметный обстрел. Сверху посыпались листья, посеченные пулями. Комбат приказал подавить пулеметы. Мне показалось – стреляют из одного дома, и мы подожгли его. На дороге появились немцы на велосипедах, человек тридцать. Немного не доехали до моста – по ним застрочили наши пулеметы. Я приказал открыть огонь осколочными. Выстрел, всблеск…, видишь – немец падает, раскинув руки. Потом приходит звук разрыва. Немцы попрятались по кюветам, мы их обстреливали некоторое время, потом стало тихо.
Это был первый и последний раз, когда я стрелял на войне.
Потом прибегает связной из батальона: «Что вы сидите! Вас обошли справа! Пехота ушла!» А мы никак не можем впятером выкатить к тягачам пушку: пятьсот килограммов, провалилась в жижу до осей. Вдруг над нами, на насыпи дороги возник на мотоцикле командир батареи Эфест. До сих пор не понимаю, откуда он появился и тут же исчез. Культурнейший человек, со всеми только на «Вы», ударил по нам крепчайшим матом:
– Лапаев! Ты что тут ковыряешься!…
Мы на миг остолбенели и выхватили пушку, как пушинку. Попрыгали на тягачи, покатили в Яново, на переправу через реку Вилию.
Яново горело, валялись трупы людей и лошадей. Мост был разбит. Мы двинулись на переправу у мельницы в Гегужинах, по реке километрах в семи. Там были наведены понтонные мосты для техники, бойцы переходили реку вброд по грудь. Здесь отступало более пятнадцати наших дивизий.
Столпотворение… Командиры с руганью пробивают сквозь переправу свои части. У разметанных деревьев сидит группа из двенадцати-пятнадцати генералов. Растерянные, безучастные. На них никто не обращает внимания. Неделю назад даже один генерал производил сильное впечатление.
По воде и берегу редко и мощно бьет немецкая дальнобойная артиллерия.
Налетели немецкие самолеты. В двух местах разбили мост. Впервые видел воздушный бой. Один «мессер» против наших двух. «Мессер» сразу поджег первый наш самолет, второй стал уходить вдоль реки. «Мессер» спикировал на него и сбил в воду. Это произвело тяжелое впечатление.
Нигде не могу найти своих. Потом мне сказали, что за лесом стоят два тягача. Там стояли два «комсомольца» – все, что осталось от нашего дивизиона. Если бы Потлань не услал меня к пехоте, может быть, погиб бы и я.
Все произошло так. После неудачи под Кормиловом дивизия стала отступать. Двигалась походной колонной, похоже, по той же дороге, что и наступала. Наш дивизион шел в арьергарде. Он был единственным на мехтяге. Немцы, видимо, это знали. В лесу, по обе стороны дороги, стояли их орудия. Они пропустили всю дивизию и прямой наводкой расстреляли дивизион. Ранило Потланя, убило Эфеста. Старшему политруку дивизиона Луценко оторвало ноги. Это был веснушчатый хохол, лет сорока. Ко мне относился, как к сыну. Луценко лежал у переправы на подводе, очень бледный: видно было, что потерял много крови. У нас было с ним тяжелое расставание. Он сказал мне на прощание: «Виктор, ты еще будешь жить, я умру». Я отошел и заплакал.
Раненых часа через три переправили, а наши четыре орудия остались. Налетала немецкая авиация, бомбила. Все время мощные, редкие удары немецкой тяжелой артиллерии.
Переправились только утром 27-го. Двинулись на Свенцяны – Молодечно в надежде пробиться на Минск. В местечке Укмерге кончился бензин. Нам сказали: «В лавочке у еврея достанете». Пошли к нему, отыскали: он прятался в огороде, привели. Я грозил ему револьвером. Он встал на колени: «Нету, пан офицер». В самом деле, откуда быть: прошло слишком много наших войск.
Мы испортили прицелы, выбросили затворы у пушек и оставили всю технику. Двинулись колонной человек под тысячу, во главе с майором.
На одном из перекрестков дороги местные нам говорят: «Вчера на Молодечно прошли немцы. Если поторопитесь, то проскочите на Даугавпилс».
Мы повернули на Даугавпилс и почти бегом одолели одиннадцать километров.
Я бежал босиком, потому что стер ноги.
Выбежали на Игналину за десять километров до Даугавпилса. Встречный белорус сказал нам, что еще вчера в десять утра Даугавпилс взяли немцы. И мы опять повернули на юг, на Свенцяны.
Хотя немцев мы еще не видели, решили, что большой колонной не пробиться. Майор дал команду рассредоточиться.

Мы пошли своей группой: я, Клименко, Головин… – одиннадцать человек. Сделали ошибку: надо было идти на север, на Ригу, а мы пошли на юг, на Старые Свенцяны. Кто пошел на Ригу – пробился и вышел к своим. Я потом в немецких лагерях встречал наших из 23-й дивизии, взятых в плен уже под Ленинградом.
У меня всякий раз начинает болеть сердце, когда я перечитываю печальную повесть о погибели Викторовой 23-й дивизии. Даже я, полный профан в военном деле, вижу всю беспомощность ее действий. Удар в пустоту на ржаном поле под Кормиловом, когда в атаку поднялись все, даже артиллерист Виктор. Ее двукратный разгром при передвижениях по лесным дорогам. Дивизия не представляла, что творится справа и слева от нее, не пыталась прикрыть боковыми охранениями свои походные колонны, не знала, что ждет ее впереди, за полчаса ходу на лесных опушках и переправах.
Сколь дерзко и самоуверенно действовали немцы, не имевшие здесь, судя по всему, значительных воинских соединений. Они хладнокровно и расчетливо уничтожали огнем и маневром грозную военную силу из двенадцати тысяч прекрасно подготовленных, кадровых бойцов. Похоже, немцы не сомневались в том, что дивизия пассивно позволит подвергнуть себя этому растерзанию.
Сколько раз говорилось о неготовности к войне нашего военного руководства, и каждый раз поражаешься этому заново.
Наша группа двигалась ночами, по компасу. Днем стояли в лесу. Вечером подходили вдвоем-втроем к хутору. Постучишься – дают хлеб, картошку, сало. Или скажешь: «Испеките к утру столько-то хлеба». Одни отдавали охотой, другие – неволей: как не отдашь.
Заходим мы вот так в один хутор – я, Андрей Клименко и Сидоров Толька из расчета Андрея. Хозяин, поляк, встретил хорошо. Включил радио. Передавали на русском языке обращение к окруженцам: «Красная Армия разбита. Минск взят. Сопротивляться бесполезно». Жена принесла молоко. Мы пьем, карабины между ног.
Вдруг распахивается дверь – трое вооруженных: «Ранкай вершун!» «Руки вверх» по-литовски – не надо и перевода. Нам связали руки, вывели. Вокруг дома человек пятнадцать с нашими винтовками. На рукавах – красные повязки: литовская полиция. Она заранее подпольно организовалась из кулачья.
Что сталось с восьмерыми, оставшимися в лесу, – неизвестно. Нас троих привезли на подводе в Старые Свенцяны, посадили в чулан. Кормили, поставили парашу, с нами не разговаривали.
Когда дней через десять в чулане напихалось человек двенадцать, литовцы на подводе отвезли всех в Новые Свенцяны и дальше по одноколейке в Каунас. Там литовцы передали нас немцам, в концлагерь, который размещался в 8-м форте Каунасской крепости царских еще времен. Только здесь я и увидел немцев в первый раз вблизи. Это было уже начало августа месяца.
Все это время настроение было подавленное, дух упал, давило чувство обреченности. Угнетали паника и вакханалия первых дней войны, обстрелы, отсутствие нашей авиации. Когда шли малой группой, усугубляло чувство постоянной опасности. Попав в 8-й форт, где было уже около десяти тысяч человек, мы несколько воспряли духом.

Восьмой форт был поперечником метров в триста. Обнесен по периметру колючей проволокой. За ней – ров, выложенный кирпичом, метра четыре глубиной, шириной – метров шесть. Через ров – подъемный мост к центральным воротам. Внутри форта – двухэтажные казематы красного кирпича. Каждый этаж – это длинный, в тридцать-пятьдесят метров, коридор шириной в четыре-пять метров. Вдоль коридора нары в два яруса. Казематы засыпаны с верхом землей, так что издали форт выглядит, как большой холм, поросший кустарником.

В лагере нам сразу же выдали белые матерчатые номера, велели нашить на одежду. Мой номер был 11190, у Андрея Клименко – 11191.
Сами немцы держали только наружную охрану на центральных воротах и в сторожевых будках по внешнему обводу. Все внутреннее управление – полиция, переводчики, повара, врачи – было из пленных. В основном, – хохлы-националисты. Стоит такой вразвалку… К русским они относились плохо.
Кормили дважды в день – утром и вечером. Выдавали жидкую, горячую баланду: картошка, немного крупы. Повар черпаком наливал бурды с полкотелка. Утром в другой очереди выдавали кофе из свекольного суррогата, 200 граммов хлеба и 20 граммов маргарина кусочком в пол спичечного коробка. Хлеб с опилками. В кишках спрессовывается, начинаешь срать – дерет невозможно. Кал будто из одних опилок.
Примерно половина пленных жила в казематах, кому не хватило – жили в норах. Бугор был откосом градусов в сорок пять, в нем рыли норы, накрывали шинелями, насыпали листья. Мы держались вместе с Андреем Клименко. Нам досталась чья-то готовая нора. Я не помню, чтобы мы рыли сами.
В лагере быстро заметили Андрея. Все его звали Цыганом. Он был старше меня на три года. Был уже женат, в Гомеле остался сын. Он почему-то имел ко мне привязанность: может быть, видел меня в деле, как я брал риск на себя. Был он сильный физически, блатной. Его боялись. Подходит очередь Андрея к повару при баланде: «Ты чего, мудак, наливаешь одну жижу? Добавь!» Тот взглянет – ударить черпаком или нет – и черпнет добавки со дна.
Повара жили, как царьки. Играли в карты. Других брали в игру за черпак баланды или за пайку хлеба. Андрей затесался к ним играть в буру. Надолго исчез. Появляется часов в пять вечера. Выпивши. Встал вразвалку: «Ну, хлопцы, живем. Я поваров обыграл». Принес три пары хромовых офицерских сапог. Из полной противогазной сумки пригоршнями вывалил красных тридцаток, из обоих карманов – горстями часов.
С этими деньгами мы купили на лагерном черном рынке две буханки хлеба и картофельных лепешек. На этом рынке можно было купить хлеб, даже яйца, маргарин пачками – видимо, от поваров, махорку – она была в большом дефиците. Все за баснословные деньги. Продукты шли и от внешних работ, куда брали каждый день триста-четыреста человек. Народ шил из шинелей тапочки, их меняли у местных на хлеб.
Купили места в каземате, на первом ярусе. Но сразу поняли, что здесь вся вошь сыплется на тебя. Не спишь. Утром наощупь достаешь из подмышек за раз три-четыре исключительно крупных вши. Тряхнешь рубахой над костром – треск идет. Андрей говорит: «Невозможно». Мы сменялись на второй ярус. Там тоже плохо спать. Народу набито битком, узкий метровый проход между нарами, жара. Так набздят за ночь – задыхаешься. Но это все равно лучше, чем внизу. Хотя и тут вошь заедала. На ночь обязательно над костром прожаривали одежду. Еще повезло, что не было тифа. Дня через три повара вызывают Андрея играть. Возвращается: «Проиграл все. Обыграли сволочи». В карты играла самая лагерная элита. Меня туда не пускали.

Так прожили две-три недели. Холода и голода почувствовать не успели. Стоял конец августа, было тепло. Как раз в это время удалось попасть в команду на торфоразработки в Козлову Руду. Там машина пластами резала торф. Мы вручную должны были переворачивать их для просушки на обратную сторону. Работа нетрудная, но все время согнувшись или на четвереньках
Стояли два барака. Один – длинный, окруженный колючей проволокой. В нем жили мы, человек двести пленных. Маленький барак – на одиннадцать немцев-охранников. Рацион всюду был один и тот же: баланда, суррогатный кофе, маргарин, хлеб. В отличие от лагеря, здесь выдавали сухари из настоящего хлеба.
На работу нас обычно разводили партиями по пятьдесят-шестьдесят человек. Каждую охраняли четыре немца, стоявшие поодаль, по углам места работы. В полдень пленных сгруживали вместе для обеда, и охранники подходили совсем близко. Так проработали с неделю.
Закоперщиком всего у нас был Андрей. Он стал говорить в бараке: «Что, так и будем гнить на этих торфоразработках? Давайте кинемся во время обеда, задушим, заберем оружие. Потом в бараке убьем смену, заберем их оружие и уйдем в лес». Народ согласился. Андрей взрезал себе вену, и его кровью все расписались: «Я, боец армии свободы, клянусь, что в борьбе с врагом не смирюсь и т. д.»
Договорились, что в этот день группы по четыре человека рассаживаются в обед к намеченным конвоирам. По свистку Андрея разом бросаются, разоружают, а при сопротивлении – душат. Андрей должен был как дирижер стоять в середине, у котла.
Немцы были уже беспечны. Обед. Мы разобрали баланду. Я не могу есть от волнения. Андрей дал свист – никто не кинулся…
Пришли в барак. Андрей костерит: «Шлюхи поносные!…» Когда легли спать, он мне шепчет: «Бежим вдвоем». Это было несложно. На следующее утро часов в пять, солнце еще только всходило, мы пошли в уборную. Дождались, когда часовой перешел на противоположную сторону, отогнули проволоку, юркнули и ушли.
Около часа то бежали, то очень быстро шли. Попали в большой малинник. Ягоды – в жизни таких не видал. А мы сильно проголодались. Долго ели – животы раздуло. Легли отдыхать. Вечером двинулись дальше.
Вышли на край леса. Видим – хутор. Там темно: хозяева легли спать. В стороне сарай. Зашли в него, смотрим: мешки с рожью, коса, цеп. Видать, здесь молотили. Андрей мне:
– Бери косу. Ломай. Будет нож.
Отломили конец, обмотали мешковиной. У дома стоит ржавая лейка.
– Бери.
Я отломил носик. Дырка получилась низко.
– Зачем обломил?
Смотрим – в сарае куры. Андрей мне:
– Неси мешок. Клади кур в мешок.
Я засомневался:
– Они же зашумят.
– Дурак! Смотри. – Берет курицу, загибает ей голову под крыло. Те только: – Ко-ко-ко… Положили в мешок пять штук – никакого шума. Оказывается, ночью куры молчат. Андрей за время беспризорничества всему обучился. Отсыпали ржи.
Пошли. Я вел на восток, определяясь по Большой Медведице. У Андрея было четыре класса, он совершенно не мог ориентироваться. Под утро нашли воду, решили подкормиться. В лейке из-за отломленного носика воды удерживалось мало – заткнули дырку палкой. Варили-варили рожь – она все сырая. Андрей отрубил косой на дереве головы трем курам. Я ощипал их. Рубить головы не мог. Бросили всех трех в рожь. Опять варили-варили и все равно не доварили. Соли нет. Я есть не могу.
Двинулись дальше. Лейку бросили: "Черт с ней, найдем еще что-нибудь. И только прошли немного, как начался у нас понос. Сперва у меня, потом у Андрея. Хлещем одной водой через каждые двести метров.
Под вечер наткнулись на огород при хуторе, нарвали моркови и кукурузы. Стемнело, решили идти дорогой: ни одной собаки пока не встретили. Но вскоре услышали сзади разговор: двое ехали на велосипедах. Мы залегли в кювет, думали нас не заметят. Велосипедисты проехали, да, видать, углядели.

Только подходим к деревне, а на нас: «Ранкаю вершун!» Привели в деревню Барберишки, волостной центр недалеко от Алитуса. Разбудили начальника полиции. Тому лет шестьдесят, седая волосатая грудь, похож на медведя. Накинул китель, добродушно ругается, что разбудили: «Все бегаете, не надоело вам, дуракам. Ну, я вам работу найду». И отправил нас на работу в госхоз, бывший совхоз, в километре от Барберишек.
В госхозе на разных сельхозработах было человек тридцать пленных. Убирали снопы в ригу. Охранял один литовец. Мы работаем – он стоит. Кормили хорошо: утром и в обед – жирный суп со свининой. Исключительно кормили. Спали на втором этаже двухэтажной школы. Пленные – в большой длинной комнате. Дверь в нее была не заперта. Влево и вправо от нашей комнаты – уборная и комната охранника. Низ в школе запирался.
Проработав в госхозе три дня, мы с Андреем решили бежать. Вечером в школе связали жгутом обмотки, свои и чужие. Остальные пленные видели все это, молчали. Андрей и тут сразу стал главным. Чуть что – берет за грудь: «Ты, тварь, молчи!»
Вышли в коридор. Андрей приоткрыл дверь к охраннику – тот спит. Одежда на табурете, рядом винтовка. Андрей зашел в комнату, взял китель, винтовку. Я ему шепотом:
– Куда винтовку?
– Пригодится
И мы спустились по обмоткам со второго этажа.
Попались мы после этого побега на второй день. Поймали нас опять литовцы. Подробностей не помню. Кажется, в Довгелишках. Нас поместили в тюрьму уездного города Мариамполь.
В это время немцы выкапывали трупы своих офицеров, погибших при наступлении, чтобы перезахоронить их на центральной площади Мариамполя. Рядовых оставляли на месте, потом, позднее, над ними ставили кресты.
Провиденциальны злоключения, которые история уготовила останкам обер-лейтенантов, гауптманов, майоров, столь нордически необоримо определивших судьбу моего героя:
Фронтовая могила, прощальный залп над нею.
Торжественное перенесение на центральную площадь Мариамполя.
Переход в небытие в 1944 году, когда фронт прокатил обратно на запад, и все немецкие воинские захоронения были стерты с лица земли.
Того гляди, новое воплощение после 1991-го.
Пока же, в 1941-м, литовцы, выполняя приказ новой власти, исхитрялись делать эту тошнотворную работу руками русских пленных.
В тюрьме вместе со мной и Андреем пленных было шесть человек. Ежедневно всех шестерых литовцы вывозили на места фронтовых захоронений. Тюремная охрана была полностью литовская, и на работе нас охраняли тоже литовцы.
Немцы лежали группами по трое-четверо рядовых, с ними – один офицер. У каждого своя могила. Над могилой крест с надписью. Тела лежали на спине, со скрещенными на груди руками, без гробов, завернутые в шинели. Почему-то почти все офицеры были капитаны – гауптманы, как их называли литовцы. В одном месте, районе двух хуторов, на протяжении пары километров выкопали за день разом не то шесть, не то восемь офицеров. Особенно запомнился один гауптман: осклабился, золотые зубы торчат… Вонища страшная, охрана держалась метрах в десяти.
В тюрьме нам опять давали баланду, но мы ее не ели. Мы кормились здесь хорошо на золото с немцев. За одно кольцо повара-литовцы давали кусок сала килограмма на два. Золотые зубы выбивали лопатой или каблуком.
Виктор хищно оскалился, сгорбился по-волчьи, резко, с отвра-щением, пнул каблуком: «Вот так!»
Я зубов не выбивал, был еще доморощенный, переносил все болезненно, относился к таким вещам с содроганием. Потом Андрей меня натренировал. Я стал более жестоким. Андрей умел подавлять всех. Его боялись. Я был при нем на второстепенных ролях.
Через неделю такой работы Андрей решил: «Надо бежать. Охрана туфтовая. Бежим в большие леса. Там спрячемся. Наверняка там есть и наши».
В день, намеченный для побега, мы работали на большом, по-видимому, кулацком хуторе. Один литовский охранник ушел обедать, второй остался при нас. Первый приходит с обеда – осталось только четверо пленных: двое сбежали, не сговариваясь с остальными. Нас выстроили, вышли хозяин хутора, с бородой, выпивший, хозяйка, дети. Один охранник-литовец хорошо говорил по-русски, спрашивает:
– Где двое?
– Не знаем…
Литовцы отошли и стали по-литовски переговариваться. Я как-то понял по их взглядам и выражению лиц, что они решили одного из нас убить – как бы при попытке к бегству, чем и оправдаться за побег тех двоих.
Вызывают меня, пихают в сарай прикладом и ногой.
Хозяин подходит к ним и, как я понимаю, говорит: «Не в моем дворе…»
Хозяйка встала на колени, просит, чтобы не убивали здесь, при детях…
Я все это чувствую, как будто понимаю по-литовски. Страшно перетрусил. Тоже упал на колени, хватаю их за ноги…
Видимо, все это подействовало на охранников. Они построили нас и увезли в тюрьму.

На следующий день литовцы отправили нас на грузовой машине в Каунас и сдали немцам, снова в восьмой форт.
После торфоразработок на Козловой Руде мы опять увидели немцев только в форте.
Это был конец сентября – начало октября. В форте все было по-старому. Но дня через два в нашей жизни произошли такие события.
Баланду выдавали у входов в казематы из походных кухонь. Каждый был внесен в список при своей кухне. Повар наливает баланду, второй – отмечает крестиком номер в списке. У каждого из нас номер нашит на одежде.
В то утро я выскочил в очередь за баландой, забыв на нарах свой немецкий списанный френч, на котором был нашит мой номер. Бежать за ним – еще минут сорок стоять заново. Подошла очередь. Повар не наливает: нет номера. Я прошу: «Ребята, извините, забыл китель». Меня повар ударил черпаком: «Ты что тут путаешься!» А тот, кто ставит крестики, – ногой под жопу.
Откуда– то появился Андрей: «Гад, что ты делаешь!» Взял повара руками за грудь и ударил головой в лицо. Тот -с катушек, закричал: «Караул! Убивают!»
Мы убежали. В каземат было нельзя. Купили нору. Сидим в норе день. Кто-то выдал, и к нам приходят полицейские с повязками, отводят в карцер. В лагерном карцере давали баланду один раз в день и лишали возможности работать в городе. В лагерной полиции вначале было засилие контрреволюции. Сплошь махровые гады. Немцы об этих внутрилагерных делах и знать не знали.
Через три-четыре дня приходит в карцер старший переводчик, парень лет двадцати шести, русый, в хромовых сапогах. Ему подчинялись все – и повара, и переводчики. Прошелся, заложив руки за спину.
– Ну, как, хлопцы, живете?
– Живем, – отвечаем, сидя на нарах.
– Москвичи есть?
– Я – москвич, – откликаюсь.
– Откуда?
С Плющихи, 4-й Ростовский переулок.
Там жила тетя Варя, моя молочная мать.
– Как сюда попал?
Я рассказал ему про оставленный номер и все остальное. Он смотрит надменно:
– Землячок, значит, по-земляцки, – и ушел.
Через час открывается дверь, входит полицай:
– Кто здесь москвич?
Мы молчим.
– Кто здесь разговаривал со старшим переводчиком?
Признаюсь:
– Я.
Полицай протягивает буханку хлеба и пачку маргарина.
Дня через два опять появляется старший переводчик, спрашивает отечески:
– Ну, как – надоело сидеть?
– Надоело, – отвечаем.
– На работу пойдете?
– Пойдем.
Завтра утром займите очередь. Я вас отправлю.
Дал команду – выпустить нас утром из карцера. Утром у ворот твориться невесть что. Толпа желающих на работу. Андрей идет сквозь толпу, как хозяин. Я в жизни видел много волевых людей, но таких больше не встречал. Он смотрел на людей, как Вульф Ларсен у Лондона. Его звали в лагере Цыган, знали и боялись. Похоже, по натуре ему было что человека убить, что клопа раздавить. Там в толпе теснились деревенские лбы, вроде Бородавки. Он дает такому коленом под зад: «А ну, подвинься!… Двинься – я тебе сказал!» Тот оторопеет – Андрей проходит, я – за Андреем, Толя Сидоров – за мной. Мы успели Толю найти. Так прошли почти до самых ворот.
Нас, числом шесть человек, взял на работу немец, гауптман. В очках, белобрысый, чувствовалось, интеллигентный человек. Надо было строить ему персональный гараж. Утром, перед началом работы, часов в десять пригласил нас на веранду, хорошо покормил. В обед опять – картошка с мясом, много хлеба, стопка водки, граммов на сто.
Весь первый день мы копали ямки для столбов. Нас охранял один солдат, сидел весь день на веранде, курил, на нас не глядел. Гауптман остался доволен работой. Хлопал по плечу: «Меншен гут. Завтра придете ко мне». Я изо всех чуть-чуть говорил по-немецки. Работу в первый день кончили часов в пять. Нас опять покормили, без водки, но хорошо.
Мы трое решили на следующий день бежать. Трем чужим об этом не говорили.
На другое утро мы уже стоим у ворот с лопатами и кирками. Их выдавали в форте. Входит гауптман со вчерашним солдатом, охранником. Увидел меня: «А, менш, менш». И мы пошли с ним. Опять нас хорошо покормили в завтрак и в обед. Сначала ел гауптман, что любопытно, – охранник вместе с ним. Потом приглашали нас. Наливали по сто граммов водки. Они много ее захватили. Гауптману мы были, в общем-то, безразличны. Все хлопал по плечу: «Гут, гут».
В этот день мы поставили столбы, стали обшивать их досками. Солдат сидел на веранде, курил.
Стало смеркаться, было часа четыре вечера. Мы незаметно – один, другой, сразу третий проскользнули из двора на улицу и строевым шагом – лопаты и кирка на плечо, Андрей впереди – замаршировали по мостовой, а не по тротуару через центр Каунаса к железнодорожной станции. Ориентируясь по паровозным гудкам, вышли точно на нее уже в густых сумерках, часу в шестом.
Это было примерно десятого октября. В тот год была ранняя зима: через три дня выпал снег.
Виктор расслабился, закурил.
Пользуясь передышкой, уже я рассуждаю:
– Как это просто у вас получилось. Прошли весь город. На станции – мимо немецких жандармов…
Виктор усмехнулся:
– Странный ты человек. Там, в Литве, было мирное время. Фронт ушел к Москве, и остались литовцы. На станции немцев не было, может быть, один комендант. Рисковали встретиться с контролером. Он опознал бы по акценту, сообщил своей литовской полиции. Та поймала бы и передала немцам.

Проводимые советским руководством и местными коммунистами в 1940 - 1941 гг. в Литве социально-экономические реформы, сопровождавшиеся массовыми репрессиями со стороны органов госбезопасности СССР и гонениями на католицизм, вызвали резкое неприятие значительной части населения республики. Вторжение германской армии в СССР расценивалось им как акт национального освобождения. В то же время, в отличие от латышей и эстонцев, литовцы не считались германскими нацистами безупречными союзниками. Их культурно-историческая близость к полякам и истовый католицизм (т.е. верность Римскому Престолу) стали для германских властей условием введения в Литве боле жёсткого оккупационного режима, чем в Эстонии и Латвии. Таким образом, Германия не ставила своей задачей восстановление литовского государственного суверенитета, что определяло весь алгоритм действий оккупационных властей. В свою очередь, литовская общественность не пыталась противодействовать этому вооружённым путём, считая своим основным врагом Советский Союз.

22 июня 1941 г. в 29-м Литовском территориальном стрелковом корпусе РККА начались убийства командиров (не литовцев) и массовое дезертирство: из 16 000 с частями Красной армии отступили 2000 человек. По всей территории Литвы началось восстание, возглавленное членами Фронта литовских активистов (Lietuvos Aktyvistų Frontas ). Повстанцы (около 100 000 человек), сформировавшие «отряды самообороны», взяли под свой контроль железные дороги, мосты, центры связи, склады продовольствия и снаряжения, а также заняли оставленные советскими войсками населённые пункты. Население литовских городов и сёл встречало германские войска как освободителей.

Литовские крестьянки радостно встречают германских солдат. Июнь 1941 г.

Юозас Амбразявичюс

Стасис Жакявичюс

Казис Шкирпа

23 июня вооружённые формирования Фронта литовских активистов, завязав бои с отступавшими частями Красной армии, заняли Вильнюс и объявили по Каунасскому радио о создании Временного правительства Литвы (Lietuvos laikinoji Vyriausybė ). Премьер-министром нового правительства стал профессор филологии Каунасского университета Юозас Амбразявичюс (Juozas Ambrazevičius -Brazaitis ). На местах возникли параллельные властные структуры - администрации Временного правительства Литвы и германские военные комендатуры.

Полномочия Временного правительства Литвы не распространялись на Виленский край. В Вильнюсе был сформирован самостоятельный Гражданский комитет Вильнюсского уезда и города (Vilniaus miesto ir srities piliečių komiteta s ) во главе с профессором права Вильнюсского университета Стасисом Жакявичюсом (Stasys Zakevicius ).

В тот же день литовские повстанцы, возглавленные членом Фронта литовских активистов журналистом Альгирдасом Климайтисом (Algirdas Klimaitis ), устроили трёхдневный еврейский погром в Каунасе, в результате которого погибли 4000 человек.

25 июня в Берлине гестапо арестовало главу созданного в Германии в октябре 1940 г. Фронта литовских активистов - бывшего посла Литвы в Германии Казиса Шкирпу (Kazys Škirpa ). До 1944 г. он находился под домашним арестом.

Архиепископ Римско-католической церкви в Литве Иосиф Сквирекас

26 июня советские войска оставили Паневежис и в тот же день были вытеснены германскими войсками с территории Литвы. В боях с частями Красной армии литовские повстанцы потеряли убитыми около 4000 человек.

29 июня Временное правительство Литвы принимает решение о создании в литовских городах еврейских гетто.

В тот же день в Каунасе архиепископ Римско-католической церкви в Литве Иосиф Сквирекас (Juozapas Skvireckas ) заявил о полной поддержке борьбы Германии с большевизмом. Германские власти заявили о своём желании сотрудничать с Римско-католической церковью в Литве.

В тот же день Гражданский комитет Вильнюсского уезда также издал постановление о создании в Вильнюсе еврейского гетто.

Евреи, арестованные литовскими повстанцами. Лето 1941 г.

С июля 1941 г. в строительных котлованах возле посёлка Понары начались массовые расстрелы литовских евреев. Всего к лету 1943 г. здесь было уничтожено около 100 000 человек (евреев, поляков, советских военнопленных).

2 июля 1941 г. Временное правительство Литвы аннулировало все правовые акты, принятые с 15 июня 1940 г., и объявило, что все воссозданные учреждения и службы должны работать на основании законов Литовской республики, принятых до 15 июня 1940 г.

Митрополит Виленский и Литовский Сергий

Пятрас Бабицкас

4 июля митрополит Виленский и Литовский Сергий получил от германских властей разрешение на деятельность в Литве приходов Русской православной церкви, которой были возвращены все права, отменённые летом 1940 г. при вхождении Литвы в состав СССР.

В тот же день архиепископ католической церкви в Литве Иосиф Сквирекас обратился по радио к литовцам с призывом поддержать Германию в её борьбе с большевиками.

9 июля 1941 г. в Каунасе, в здании Военного музея Витаутаса Великого, по инициативе известного литовского поэта и публициста Пятраса Бабицкаса (Petras Babickas ) был организован Музей красного террора, который содержал 160 000 экспонатов (в основном документы, фотографии и т.д.).

23 июля в структурах литовского самоуправления произошёл военный переворот, в результате которого власть в них была захвачена подпольной националистической организацией «Железный волк» (Geležinis vilkas ) во главе с бывшим майором ВВС Литвы Ионасом Пирагюсом (Jonas Pyragius ). Демократические деятели в администрации и полиции были оттеснены радикальными литовскими националистами.

Ионас Пирагюс

Теодор Адриан фон Рентельн

Пятрас Кубилюнас

28 июля германские военные комендатуры в Литве передали свои полномочия германской гражданской оккупационной администрации.

В тот же день в университетах Литвы были восстановлены теологические факультеты.

В тот же день Литва была включена в рейхскомиссариат «Остланд» (Reichskommissariat Ostland ) в качестве генерального округа «Литва» (Generalkommissariat Litauen ). Генеральный округ «Литва» возглавлял доктор философии и бывший руководитель секции торговли и промыслов Германского трудового фронта (Deutsche Arbeitsfront ) германского министерства по делам восточных территорий генеральный комиссар Теодор Адриан фон Рентельн (Theodor Adrian von Renteln ). Его резиденция располагалась в Каунасе.

Литовскую администрацию генерального округа «Литва» возглавил бывший генерал-лейтенант литовской армии Пятрас Кубилюнас (Petras Kubiliūnas ).

30 июля Гражданский комитет Вильнюсского уезда и города издал положение о том, что на территории уезда действуют законы, принятые до 15 июня 1940 г., «если они не противоречат порядкам военного времени».

5 августа 1941 г. Временное правительство Литвы было распущено германскими оккупационными властями. Изданные им законы были аннулированы - в частности, не признавались его акты, отменяющие национализацию земли, а также распускающие колхозы и совхозы. С улиц городов были убраны литовские государственные флаги.

13 августа германскими властями в Литве была учреждена еврейская полиция, которая обязана была поддерживать правопорядок на территории еврейских гетто. Рядовые полицейские были вооружены резиновыми палками, а офицеры - пистолетами и ручными гранатами.

Еврейский и литовский полицейский у входа в гетто Вильнюса.

3 сентября 1941 г. германские оккупационные власти распустили Гражданский комитет Вильнюсского уезда.

25 сентября архиепископ католической церкви в Литве Иосиф Сквирекас встретился с генеральным комиссаром Теодором Адрианом фон Рентельном. На этой встрече стороны договорились о сотрудничестве в борьбе с большевизмом.

В октябре 1941 г. бывшие члены Временного правительства Литвы сформировали подпольную организацию Литовский фронт (Lietuvių frontas ), которая ставила своей целью восстановление литовской государственности, не прибегая к вооружённой борьбе против Германии. В состав Фронта вошли 10 000 человек. Во главе организации встал бывший премьер-министр Временного правительства Литвы Юозас Амбразявичюс. В военизированные отряды Кястус вступили 6000 бывших офицеров литовской армии.

К 29 октября 1941 г. в Литве были уничтожены 71 105 евреев, из них только в фортах Каунасской крепости расстреляно 18 223 человека.

19 ноября 1941 г. германские оккупационные власти в высших учебных заведениях Литвы оставили только медицинские, ветеринарные, агрономические, лесные и технические факультеты.

В ноябре 1941 г. германские оккупационные власти сформировали Почётный комитет (Garbės komitetas ), куда вошли ректоры литовских университетов, известные деятели культуры, главы католической, протестантской и православной общин Литвы. Комитет исполнял консультативно-совещательные функции при германской администрации.

В ноябре 1941 г. отряды литовской самообороны были реорганизованы германскими оккупационными властями в литовскую вспомогательную полицию. Всего к 1944 г. было сформировано 22 литовских полицейских батальона общей численностью в 8000 человек. Кроме Литвы данные батальоны несли охранную службу и участвовали в антипартизанских и карательных акциях в Ленинградской области, в Белоруссии, на Украине, в Польше, в Италии, во Франции и Югославии, а также использовались германским командованием на различных участках Восточного фронта. Всего же в 1941 - 1944 гг. в различных литовских полицейских формированиях служили 20 000 человек.

Литовские полицейские в Вильнюсе. 1941 г.

17 декабря 1941 г. под руководством Литовского фронта была создана подпольная Литовская освободительная армия (Lietuvos laisvės armija ), которая не предпринимала активных действий против германских властей и вермахта, а поставила своей задачей укрепление своей организации и накопление сил для дальнейшей борьбы за независимость Литвы.

26 января 1942 г. Музей красного террора организовал тематические выставки в различных городах Литвы. До октября того же года их посетили 500 000 человек.

Всего к концу января 1942 г. в результате массовых казней, смерти от холода и голода в Литве погибло 185 000 евреев (80% жертв «холокоста» в Литве). Остальные евреи были заключены в гетто. На данный период в гетто Вильнюса было около 20 000 евреев, Каунаса - 17 000, Шяуляя - 5000, Свенцян - около 500 человек.

В январе - июле 1942 г. в Литву по германской программе переселения прибыло 16 300 немецких колонистов. Всего к 1944 г. из Германии и Нидерландов на литовскую территорию переселилось около 30 000 человек.

5 марта 1942 г. по разрешению германских властей был восстановлен Центральный старообрядческий совет, распущенный правительством Литовской ССР в августе 1940 г. Главой Совета стал Борис Степанович Леонов.

7 марта германские власти позволили сформировать литовские органы самоуправления, которые выполняли функции местного администрирования, охраны порядка, управления учреждениями образования и здравоохранения, а также уголовного судопроизводства и организации снабжения германских войск. Литовские суды были не в праве разбирать уголовные дела, касающиеся немцев, и решать вопросы по статьям УК, где наказание превышало бы шесть лет лишения свободы.

1 апреля 1942 г. к генеральному округу «Литва» германские власти присоединили два района Белоруссии, населённых преимущественно литовцами.

18 апреля комиссариат генерального округа «Литва» подчинил деятельность литовской полиции местным органам литовского самоуправления.

В мае 1942 г. в Паневежисе литовская полиция арестовала подпольную группу литовских коммунистов (48 человек). Все члены группы были расстреляны.

Литовские полицейские на Восточном фронте. 1942 г.

6 мая 1942 г. комиссариат генерального округа «Литва» запретил германским гражданским властям вмешиваться в дела литовской полиции.

27 мая была проведена перепись населения генерального округа «Литва», по которой в нём проживало 2,9 млн. человек (литовцев - 81,1%, поляков - 12,1%, русских - 3,0%, белорусов - 2,9%). Литовские евреи, которых в гетто на тот момент насчитывалось около 40 000 человек, в эту перепись включены не были.

26 ноября 1942 г. по постановлению Государственного комитета обороны СССР был создан Литовский штаб партизанского движения во главе со Антанасом Снечкусом. К лету 1944 г. в Литве действовало около 10 000 советских партизан и подпольщиков.

В январе 1943 г. германские власти в лице начальника СС и полиции Литвы бригадефюрера Люциана Высоцкого (Lucian Wysocki ) предприняли попытку организовать из литовских добровольцев легион СС. Однако это мероприятие закончилось неудачей. В ответ германские власти закрыли большинство высших учебных заведений и произвели аресты среди литовской интеллигенции, на которую была возложена ответственность за срыв мобилизационных мероприятий и антигерманскую пропаганду среди молодёжи.

В том же месяце были уничтожены все евреи в гетто Свенцян.

28 января с разрешения немецких властей Центральный старообрядческий совет был реорганизован в Высший старообрядческий совет генерального округа «Литва» во главе с Борисом Арсеньевичем Пименовым.

30 января комиссариат генерального округа «Литва» запретил литовской полиции предпринимать какие-либо действия против германских военнослужащих.

18 февраля 1943 г. германские оккупационные власти постановили возвратить в Литве владельцам всю конфискованную Советской властью в 1940 - 1941 гг. частную собственность.

В ночь с 16 на 17 марта 1943 г. в связи с нежеланием литовской молодёжи вступать в войска СС германские оккупационные власти закрыли Каунасский и Вильнюсский университеты, в которых на тот момент учились 2750 студентов. В числе 48 видных деятелей культуры и науки Литвы гестапо арестовало несколько университетских преподавателей.

К 1 апреля 1943 г. на территории генерального округа «Литва» действовали 29 советских партизанских отрядов общей численностью 199 человек. Личный состав отрядов состоял почти полностью из евреев, бежавших в леса из гетто.

23 июня 1943 г. Каунасское и Шяуляйское гетто Литвы были преобразованы в концентрационные лагеря.

В июле 1943 г. в связи с провалом мобилизационной кампании в Литве германские оккупационные власти запретили в ней деятельность всех политических партий.

8 сентября 1943 г. митрополит Виленский и Литовский Сергий за сотрудничество с германскими властями был отлучен от церкви решением Архиерейского собора Русской православной церкви в Москве.

23 сентября 1943 г. подавляющее большинство жителей Вильнюсского гетто были направлены в трудовые лагеря в Латвию и Эстонию, а старики и дети в Освенцим.

25 ноября 1943 г. был сформирован Центральный Комитет за освобождение Литвы (Vyriausiasis Lietuvos išlaisvinimo komitetas ), объединивший в своём составе националистов, христианских демократов и социал-демократов и действовавший в качестве подпольного правительства Литвы, ориентированного на Великобританию и США. Во главе комитета встал профессор Стефанас Кайрис (Steponas Kairys ). Своей целью Центральный Комитет за освобождение Литвы ставил с помощью США и Великобритании после войны восстановить литовскую государственность.

В феврале 1944 г. литовскими органами самоуправления при поддержке Литовского Фронта была сформирована Местная дружина Литвы (Lietuvos Vietinė rinktinė ), которая получил статус союзника вермахта. Её возглавил литовский генерал Повилас Плехавичус (Povilas Plechavičius ). В корпус из 30 000 литовских добровольцев было отобрано 12 000 человек. Целью Местной дружины Литвы была защита литовской независимости от Красной армии и польской Армии Крайовой.

Литовские добровольцы записываются в Местную дружину Литвы. Март 1944 г.

1 марта 1944 г. в Литве была объявлена всеобщая мобилизация в вермахт. Из литовцев были сформированы строительные части (Litauische Bau-Abteilungen ), в которые вошли 3000 человек.

С 15 марта по 20 сентября 1944 г. во вспомогательные службы ВВС Германии были призваны 1012 литовских юношей.

В апреле 1944 г. части Местной дружины Литвы приняли участие в боях против польских партизан Армии Крайовой, в ходе которых 21 человек был убит и 60 ранено.

28 апреля под Вильнюсом неизвестными был убит митрополит Виленский и Литовский Сергий. По одной версии убийцами являлись служащие гестапо, по другой - советские партизаны.

В мае 1944 г. Местная дружина Литвы была расформирована командованием вермахта в связи с предполагаемой неблагонадежностью её личного состава. Около 100 солдат и офицеров Дружины были расстреляны и ещё 110 отправлены в концлагерь Штутгоф. Генерал Повилас Плехавичус был отправлен в Латвию, в концентрационный лагерь Куртенгоф под Саласпилсом, но затем отпущен и эвакуирован в Германию. Из некоторых частей корпуса были сформированы два полка, которые вошли в Армию обороны отечества (Tevynes Apsaugos Rinktine ) под командованием полковника вермахта Гельмута Медера (Hellmuth Mäder ).

В июне 1944 г. гестапо провело ряд арестов членов Центрального Комитета за освобождение Литвы. Часть руководства Комитета переместилась в Германию и Финляндию. Тем не менее, в Литве сохранились основные структуры организации, которые заранее начали готовиться к партизанской войне против Советской власти.

7 октября 1944 г. советские войска в бою у села Папиле нанесли поражение Армии обороны отечества, уцелевшие солдаты и офицеры которой частью отступили с вермахтом в Восточную Пруссию, частью присоединились к отрядам «лесных братьев» (miško broliai ), продолжив вооружённую борьбу с Красной армией на территории Литвы. Отступившие в Восточную Пруссию литовцы были зачислены в состав германской армии и наряду с другими европейскими добровольцами принимали участие в обороне Берлина. Еще три литовских полицейских батальона были блокированы советскими войсками в Курляндии и вместе с германскими войсками оказывали вооружённое сопротивление до мая 1945 г.

К 22 октября Красная армия полностью освободила территорию Литовской ССР от германских войск.

За период германской оккупации 1941 - 1944 гг. в Литве погибло более 370 000 местных жителей (из них 220 000 евреев) и 229 000 советских военнопленных; около 160 000 человек были вывезены на работу в Германию.

Гитлеровская оккупация в Литве. Вильнюс, 1966.
Станкерас П. Литовские полицейские батальоны 1941 - 1945 гг. М., 2009.
Трагедия Литвы. М., 2006.

22 июня сразу после нападения Германии на СССР по всей территории Литвы началось восстание, возглавленное членами Фронта литовских активистов (Lietuvos Aktyvistų Frontas). По данным современных литовских историков всего в восстании приняло участие около 100 000 человек (из которых более 20 000--активных партизан). Повстанцы, сформиров «отряды самообороны», взяли под свой контроль железные дороги, мосты, центры связи, склады продовольствия и снаряжения, а также заняли оставленные советскими войсками населённые пункты.

Население литовских городов и сёл встречало германские войска как освободителей.
Руководитель штаба подготовки восстания майор Витаутас Бульвичус, арестован и растрелян НКВД в начале июня 1941 года.

Восстание в Каунасе

Повстанцы на улицах Каунаса

Встреча немецких солдат в Каунасе июнь 1941 года

Полномочия Временного правительства Литвы не распространялись на Виленский край. Восстание в городе началось 23 июня в 15:00 когда повстанцы захватили казармы на ул.Катюшкос 234-ого и 259-ого стрелковые полки 29-ого корпуса РККА сформированного из литовцев. Восставших здесь возглавил прапорщик Й.Григалюнас. Через несколько часов востали солдаты 306 пионерского батальона (казарма на ул. Траку в Старом городе ) и военной школы на ул. Антакальне. Уже 23 июня повстанцы в Вильнюсе почти без боев захватили почтовые и милицейские отделение, ра диостанции, и другие учреждения, и водрузили флаг Литвы на башне Гедиминас--символе столицы. В отличии от Каунаса и других городов в Вильнюсе в рядах повстанцев воевали почти исключительно дезертиры из Красной Армии. Это было обусловлено еще и тем, что в городе этнические литовцы составляли около 7% населения и в состав Литвы он вошел только в сентябре 1939 года.
В Вильнюсе был сформирован самостоятельный Гражданский комитет Вильнюсского уезда и города (Vilniaus miesto ir srities piliečių komiteta s ) во главе с профессором права Вильнюсского университета Стасисом Жакявичюсом (Stasys Zakevicius ).

24 июня германские войска вошли в захваченный литовскими повстанцами Вильнюс.

Восстание в военнских частях РККА

29-ый Литовский территориальный стрелковый корпус РККА, был сформирован летом 1940 года из частей бывшей армии независимой Литвы, после образования Литовской ССР.

Подавляющее большенство солдат корпуса примкнула к повстанцам просто перпебив коммисаров и нелитовских офицеров : из 16 000 с частями Красной армии отступили только 2000 человек. .

Так из 184-ой стрелковой дивизии корпупа, дислоцированной вблизи Варены (50 км югозападнее Вильнюса) 23 июня воспользовавшись хаосом среди русских офицеров, дезиртировало более 4500 литовцев, которые организовано собрались в Вильнюсе. Только 745 солдат 184-й стрелковой дивизии прибыл в Россию.

179-я стрелковая дивизия корпуса получила приказ отступить из Побраде и Швенченеляй (около 50 км северовосточнее Вильнюса) к Пскову. 27 июня когда подразделения пересекли литовскую границу, литовские солдаты взбунтовались. По крайней мере, 120 литовцев были убиты в результате перестрелки, когда каммисары попробывали остановить дезертирство. От 1500 до 2000 солдат (из 6000) из 179-й стрелковой дивизии достигли Родины. Где, как они надеялись, из этих дезертиров должны были сформировать ядро ​​новой литовской армии.

26 июня советские войска оставили Паневежис и в тот же день были вытеснены германскими войсками с территории Литвы. В боях с частями Красной армии литовские повстанцы потеряли убитыми до 2500 человек.

Повстанцы в районе Утены

Заседание временного правительства Литвы под руководством Абразявичуса

Уже 25 июня в Берлине гестапо арестовало главу созданного в Германии в октябре 1940 г. Фронта литовских активистов – бывшего посла Литвы в Германии Казиса Шкирпу (Kazys Škirpa). До 1944 г. он находился под домашним арестом.
27 июня все радиостанции Литвы были включены в радиосеть «Третьего рейха».
2 июля 1941 г. Временное правительство Литвы аннулировало все правовые акты, принятые с 15 июня 1940 г., и объявило, что все воссозданные учреждения и службы должны работать на основании законов Литовской республики, принятых до 15 июня 1940 г.
28 июля германские военные комендатуры в Литве передали свои полномочия германской гражданской оккупационной администрации.
В тот же день Литва была включена в рейхскомиссариат «Остланд» (Reichskommissariat Ostland) в качестве генерального округа «Литва» (Generalkommissariat Litauen). Генеральный округ «Литва» возглавлял доктор философии и бывший руководитель секции торговли и промыслов Германского трудового фронта (Deutsche Arbeitsfront) германского министерства по делам восточных территорий генеральный комиссар Теодор Адриан фон Рентельн (Theodor Adrian von Renteln). Его резиденция располагалась в Каунасе.
Литовскую администрацию генерального округа «Литва» возглавил бывший генерал-лейтенант литовской армии Пятрас Кубилюнас (Petras Kubiliūnas).
30 июля Гражданский комитет Вильнюсского уезда и города издал положение о том, что на территории уезда действуют законы, принятые до 15 июня 1940 г., «если они не противоречат порядкам военного времени».
5 августа 1941 г. Временное правительство Литвы было распущено германскими оккупационными властями. Изданные им законы были аннулированы – в частности, не признавались его акты, отменяющие национализацию земли, а также распускающие колхозы и совхозы. С улиц городов были убраны литовские государственные флаги.
3 сентября 1941 г. германские оккупационные власти распустили Гражданский комитет Вильнюсского уезда.
В октябре 1941 г. бывшие члены Временного правительства Литвы сформировали подпольную организацию Литовский фронт (Lietuvių frontas), которая ставила своей целью восстановление литовской государственности, не прибегая к вооружённой борьбе против Германии. В состав Фронта вошли 10 000 человек. Во главе организации встал бывший премьер-министр Временного правительства Литвы Юозас Амбразявичюс. В военизированные отряды Кястус вступили 6000 бывших офицеров литовской армии.
В ноябре 1941 г. германские оккупационные власти сформировали Почётный комитет (Garbės komitetas), куда вошли ректоры литовских университетов, известные деятели культуры, главы католической, протестантской и православной общин Литвы. Комитет исполнял консультативно-совещательные функции при германской администрации.
В ноябре 1941 г. отряды литовской самообороны были реорганизованы германскими оккупационными властями в литовскую вспомогательную полицию. Всего к 1944 г. было сформировано 22 литовских полицейских батальона общей численностью в 8000 человек. Кроме Литвы данные батальоны несли охранную службу и участвовали в антипартизанских и карательных акциях в Ленинградской области, в Белоруссии, на Украине, в Польше, в Италии, во Франции и Югославии, а также использовались германским командованием на различных участках Восточного фронта. Всего же в 1941 – 1944 гг. в различных литовских полицейских формированиях служили 20 000 человек.
17 декабря 1941 г. под руководством Литовского фронта была создана подпольная Литовская освободительная армия (Lietuvos laisvės armija), которая не предпринимала активных действий против германских властей и вермахта, а поставила своей задачей укрепление своей организации и накопление сил для дальнейшей борьбы за независимость Литвы.
7 марта 1942 германские власти позволили сформировать литовские органы самоуправления, которые выполняли функции местного администрирования, охраны порядка, управления учреждениями образования и здравоохранения, а также уголовного судопроизводства и организации снабжения германских войск. Литовские суды были не в праве разбирать уголовные дела, касающиеся немцев, и решать вопросы по статьям УК, где наказание превышало бы шесть лет лишения свободы.
18 апреля комиссариат генерального округа «Литва» подчинил деятельность литовской полиции местным органам литовского самоуправления.
6 мая 1942 г. комиссариат генерального округа «Литва» запретил германским гражданским властям вмешиваться в дела литовской полиции.